Читать книгу "Лолотта и другие парижские истории - Анна Матвеева"

От меня разило завистью, как по́том – Евгений Алексеевич был доволен. Но вскоре этот запах исчез, а с ним испарилась и зависть. В новёхоньких декорациях коллега выглядел дряхлее обычного. Болтливые пигментные пятна на щеках, обвислая кожа норовит слезть с пальцев, и да, Игорь, прав – он красит волосы. И брови.

Евгений Алексеевич демократично сел со мной рядом на кушетку. Секретарша (чулки телесного цвета, а ноги – небритые: волоски были хорошо заметны, и меня это некстати взволновало) прикатила столик с кофейными чашками, печеньем и конфетами. Евгений Алексеевич отпустил её властным жестом, каких я у него прежде не замечал. Но когда мы остались вдвоём, он снова превратился в старого доктора, которого я хорошо помнил. Евгений Алексеевич энергично потёр нос и так близко наклонился ко мне, что я невольно отшатнулся – показалось, он хочет меня клюнуть.

– Так что у вас стряслось, Мишенька?

Я не хотел рассказывать Евгению Алексеевичу о Лолотте потому что он был лучшим в городе специалистом – долго работал как практикующий психиатр, потом занялся психотерапией… Врачевал и больных, и растерянных. Любил интересные случаи. Странно, что Лидия порекомендовала Лолотте не его, а скромного Михаила Психолога. Возможно, Евгений Алексеевич чем-то перед ней провинился.

Я аккуратно спросил, может ли человек помнить о том, чего с ним никогда не происходило?

Евгений Алексеевич оживился:

– А что именно помнит человек?

…Монмартр – прачечные, мельницы, пекарни. Под окнами блеют козы. Лачуги заняты художниками, двери не закрываются – утром уходишь в академию на Монпарнас, а по возвращении находишь дома нежданных, а то и вовсе незнакомых гостей. Или следы их присутствия. Модильяни менял жильё чаще, чем одежду – переехал на улицу Лепик, в мастерскую, похожую на теплицу из Ботанического сада (жаль, что не размерами). В мастерской стеклянные стены, а потолок белёный – как-то ночью на спящего Моди упал кусок извёстки. Попал точно в лицо, как будто целились, хотели снять посмертную маску – спящий или мёртвый, какая разница. По вечерам он ходит в «Чёрную кошку» или «Бойкого кролика», запивает гашиш крепким кофе.

Новый переезд – уродливый дом на углу Равиньян и Трех братьев, бато-лавуар, где по соседству живёт Пикассо, и у него всегда открыто: из имён гостей можно составить энциклопедию современного искусства. Но Модильяни так ни разу и не переступил порог жилища Пабло, он избегал любых объединений и групп – кубисты были так же далеки от него, как фовисты или экспрессионисты. Фернанда, тогдашняя подруга Пикассо, хотела бы видеть Амедео в гостях, но он предпочитает своих верных Утрилло и Сутина, художников без жанра и упрёка. На стенах в каморке висят прикнопленные копии Тициана и Веронезе. Стоит пианино без струн sopra mobile.

Когда Моди рисует в Академии, то прикрывает свою работу рукой – как школьный отличник, который боится, что у него будут списывать. Отличие от отличника: Моди вовсе не уверен в том, что рисунок достаточно хорош для того, чтобы его хотели присвоить. Художник зависит от чужого мнения, поэтому и старается избегать Пикассо с его свитой. Пикассо уже знаменит и чудовищно работоспособен. А Модильяни все ещё не знает, кто он – художник или скульптор.

Чужие слова Моди запоминает сразу. Один умник сказал, что щёки его моделей горят, как от пощёчин. Возможно, это комплимент, но Моди, призрачный принц гашиш и зелёная фея считают иначе…

… – Мишенька, всё это написано в книжках по искусству. – сказал Евгений Алексеевич, прихлебывая холодный кофе, как газировку. – Но ваш человек, кем бы он ни был, может страдать мнестическим расстройством – в психиатрии это называется парафренным синдромом, еще точнее – фантастическими конфабуляциями. Больной присваивает воспоминания выдающихся, знаменитых людей, ему кажется, что он был знаком с ними, входил в близкий круг, возможно, сам был великим художником или его натурщиком. Человеческий мозг устроен так, что мы можем убедить себя в чём угодно – и если у больного в прошлом имелись некие познания, к примеру, об искусстве, он будет верить, что описываемые события происходили не с Модильяни, а с ним самим, живущим в двадцать первом веке. Память здесь оказывает дурную услугу – детали жизни гения, которые были когда-то прочитаны и забыты, оживают вновь, но теперь они уже не имеют отношения к прошлому какого-то художника парижской школы. Теперь это уже история другого человека – к сожалению, нездорового.

– А если этих знаний нет? Человек – не из самых образованных, кроме того, у него есть ещё и внешнее сходство – поразительное!

– А вы приведите мне этого человека, Мишенька, я его с удовольствием проконсультирую. – Старик увлечённо мял свой бедный нос, и без того крупный, с массивным, как у трости, набалдашником на самом кончике.

Секретарша заглянула в кабинет, чтобы напомнить о следующей встрече. В приёмной ждала своего часа красивая женщина – когда она повернулась к нам, в ушах её вспыхнули драгоценные камни. Я снова от души позавидовал Евгению Алексеевичу – и распрощался, сказав, что вскоре позвоню.

8

Парафренный синдром, конфабуляции, мнестическое расстройство… Если бы речь шла только о Лолотте, я, может, и сумел бы привести её в роскошный офис Евгения Алексеевича, уложить на кожаную кушетку, и смиренно ждать диагноза в приемной, любуясь секретаршей, точнее, её ножками в чулках телесного цвета. К сожалению, речь шла уже не только о Лолотте – я стал полноправным участником событий, как будто заразился от неё бредом. Через совместное просматривание репродукций, не иначе. Других контактов у нас не было.

В пору юности мои циничные друзья-студенты любили пугать юных девушек рассказами о том, что шизофрения передается половым путём… Некоторые дурочки верили, я весело смеялся со всеми вместе.

Если Лолотта больна – я тоже нездоров.

Можно допустить, что портретное сходство подтолкнуло вначале её, а потом и меня к безумию – к его первой ступеньке, стёртой до такой степени, что она даже не похожа на ступеньку. Стёртой, как затасканное выражение – «мойсынрисуетлучше». Подняться на эту ступень можно незаметно для самого себя. Ррраз – и уже примеряешься к следующей.

…Моди рисует быстро и помногу – он не из тех художников, которые годами мучают один и тот же портрет. Энгр двенадцать лет писал мадам Муатесье! Но у Энгра было чему поучиться – он говорил молодым художникам: избегайте, чтобы получилось «ни горячо, ни холодно». Не бойтесь преувеличений, пусть даже рисунок будет выглядеть карикатурой.

– Карикатура! Насмешка! – к подобным словам Моди привык, это обычный фон его жизни, но когда кто-то вдруг хвалит рисунки из синего блокнота, он смущается и не верит:

– Плохой Пикассо, вот что это, – так он сам отзывается о своих набросках.

В 1907-м году Модильяни отправился в Англию. Участвовал в выставке прерафаэлитов – как скульптор. Особого успеха не было, не особого – тоже. Познакомился с леди, она заказала портрет, портрет леди не понравился – на острове всё было в точности так же, как на континенте. Можно было и не ездить, а дальше напиваться с Утрилло – монмартрские остряки приклеили ему кличку «Литрилло», обидную и точную.