Читать книгу "Кому нужна ревизия истории? Старые и новые споры о причинах Первой мировой войны - Миле Белаяц"

Тот факт, что в предъявленном Сербии ультиматуме отсутствовал даже минимум правовых аргументов, демонстрирует несостоятельность кларковских конструкций, основанных на свидетельствах Визнера. В послании, полученном от барона Гизля, имелись одни инсинуации, столь притянутые за уши и расплывчатые, что они касались даже покушений, которые за последние годы в Австро-Венгрии совершили не сербы, а представители других национальностей.

Не согласилась бы с Кларком и Барбара Елавич, по мнению которой австро-венгерские власти сделали упор на Народной одбране, потому что общественность знала о ее деятельности. «Слабым местом габсбургских построений, оправдывавших жесткую линию в отношении Сербии, было отсутствие конкретных фактов. Следователи не предоставили доказательств ни того, что имел место сербский заговор, пользовавшийся поддержкой со стороны государства, ни того, что сербское правительство инспирировало террористическую деятельность весной 1914 г.». Эти затруднения, по словам Б. Елавич, признавал и сам Визнер. После войны она читала его воспоминания, но, в отличие от Кларка, не попалась на их удочку[486].

Милан Чурчин в 1937–1938 гг. объяснял послевоенную активность Визнера «его потребностью оправдаться за тот грех, который он совершил, отправив известное донесение» (13 июля 1914 г. из Сараево). «И раньше, и сейчас он неутомимо пытается обнаружить и доказать какую-нибудь связь между Сараевским покушением и официальной Сербией. Для этого он написал и опубликовал в вегереровом “Die Kriegsshuldfrage” целый ряд материалов и одну статью, в которых ссылается на недоступные остальным материалы (из венских государственных архивов)». Чурчин указывает, что Визнер особенно активизировался после того, как общественности о себе напомнил Пфеффер. В заключение редактор «Новой Европы» пишет: «Вождь австрийских легитимистов г. Визнер одержим только собственной (австро-германской) трактовкой проблемы ответственности за развязывание войны, которую он во что бы то ни стало стремится навязать каждому. При этом не важно, что он противоречит фактам, даже тем, что он сам приводит»[487].

Ранее в главе «Миф о поддержке Сербии со стороны России…» мы продемонстрировали, как Кларк, стремясь доказать, что 25 июля после обеда Белград под воздействием обещания русской помощи отказался от первоначального намерения целиком принять ультиматум, «обрезает» документы (!), свидетельствующие об обратном. Выбрасывая важные фрагменты, он меняет их смысл.

Рассматривая этот ключевой сюжет «сербской темы», канадско-британская исследовательница Маргарет Макмиллан (Margaret MacMillan) склоняется к той версии, что «сербское правительство, вероятно, знало о планировавшемся покушении», а во время Июльского кризиса воспротивилось воле Австрии, «потому что заручилось поддержкой России»[488]. Как нам уже известно, эти обещания, особенно касавшиеся военной помощи, нельзя назвать определенными. Автор пишет, что покушение, приблизившее Европу к войне, было делом рук фанатичных славянских националистов (Slav nationalists) – младобоснийцев, – а также их закулисных патронов, находившихся в Сербии. «Непросто избежать сравнения их с действующими сто лет спустя экстремистскими группами исламских фундаменталистов, например, с Аль-Каидой. Как и эти фанатики наших дней, младобоснийцы – убежденные пуритане, осуждающие употребление алкоголя и сексуальные отношения». Макмиллан все-таки называет их идеалистами, страстно жаждущими освобождения Боснии от иностранного владычества. Находясь под влиянием великих русских революционеров и анархистов, они верили, что стоявшую перед ними цель можно достигнуть насильственным путем, а если потребуется, и ценой собственной жизни[489].

Автор упрощает картину прошлого, отождествляя деятельность некоторых организаций на территории Македонии с тем, что позднее происходило в Австро-Венгрии. Поэтому, когда речь заходит о переправке оружия и денег, Босния у нее упоминается через запятую с Македонией. При этом Макмиллан «объясняет», что «сегодня точно так же Иран поддерживает в Ливане Хезболлу»[490]. Эта параллель лишена каких-либо исторических оснований. В Боснии не имелось организации схожего типа и столь массовой, как Хезболла. Следовательно, и количество переправляемого в Боснию оружия не идет ни в какое сравнение с иранским. Нам известно, что вооружались доверенные лица разведывательной службы, а что касается взрывчатки, можно предположить, что часть ее предназначалась для разрушения коммуникаций в случае нападения Австро-Венгрии на Сербию, которое представлялось весьма вероятным и до, и после Балканских войн. Европа о соответствующих угрозах узнавала если не напрямую от Вены, то опосредованно – из заявлений в парламенте итальянского премьера Джолитти.

Неизвестно, из-за того ли, что на презентациях своей книги Макмиллан регулярно упоминала Аль-Каиду с Ираном, однако она снискала благосклонность Мадлен Олбрайт и ее бывшего секретаря Строуба Тэлботта[491]. Ей благоволил и покойный Ричард Холлбрук, написавший комплиментарное предисловие к ее книге «Париж 1919 – шесть месяцев, изменивших мир» (Лондон, 2001, 2006)[492]. Активный участник развала Югославии любил повторять одно из высказываний Жоржа Клемансо: «Версальский мир еще долгие десятилетия и столетия будет провоцировать разные кризисы». Югославию американский дипломат сравнивал с «тряпичным мячом», который, распавшись в 1991 г. на лоскутки, вызвал четыре войны. Холлбрук хвастался, что его задача – похоронить наследие Вудро Вильсона – Версальскую систему, с одним из рудиментов которого покончили в Дэйтоне[493].

Макмиллан сравнивает то, как Вена сразу обвинила во всем Сербию, чтобы раз и навсегда свести счеты с ней и собственными славянами, с тем, как после 11 сентября 2001 г. Джордж Буш и Тони Блэйр приняли решение осуществить вторжение в Афганистан и Ирак. «Война, война, война!» – автор, прибегая к уже известным работам, описывает агрессивность Конрада фон Гетцендорфа, которую он демонстрировал по возвращении в Вену 30 июня 1914 г.[494]К этому времени совершившие покушение еще не проронили ни слова. Однако это никого не волновало.