Читать книгу "Оставленные - Том Перротта"

Но нет, насмехался над собой Том, лавируя между лужами на Эпплтон-стрит. Я предпочитаю преодолевать трудности.

Хорошо хоть на нем сланцы есть. Единственная «обувь», которую позволялось надевать «босоногим» Новой Англии, когда на земле лежал снег. Не сапоги, не туфли, не кроссовки, не даже сандалии – только самые обыкновенные резиновые сланцы. Лучше, чем ничего, но толку от них не много. Недавно он видел парочку чудиков, которые поверх сланцев нацепили пластиковые пакеты, закрепив их резинками на лодыжках, но в районе Гарвард-сквер такую модификацию не-обуви презирали.

В Калифорнии «босоногие» часто утверждали, что со временем босые ноги грубеют и становятся «как туфли», но в Бостоне в это никто не верил, по крайней мере, зимой. Действительно, через несколько месяцев ходьбы босиком подошвы ступней твердеют, но пальцы ног к холоду никогда не привыкнут. И неважно, что на тебе надето, – если пальцы коченеют, все остальное тоже мерзнет.

Но чего теперь ныть-то, думал Том, если страдает он по собственной воле и без всякой на то необходимости. Свою миссию он завершил, доставил Кристину целой и невредимой к месту ее нового проживания, в уютный дом, к великодушным людям, которые обещали заботиться о ней, пока мистер Гилкрест не утрясет свои разногласия с законом. Ничто не мешало Тому смыть со лба свою мишень, сунуть ноги в какую-нибудь обувь и жить дальше. Но он почему-то медлил.

Вот Кристина, та не колебалась. В тот же вечер, как они прибыли к Фолкам, она после ужина закрылась в ванной и долго стояла под горячим душем. Когда вышла оттуда, лоб у нее был чистый, лицо порозовевшее, радостное, словно она смыла под душем, как кошмарный сон, всякие воспоминания о дороге. С тех пор она слонялась по дому – подновленному коттеджу в викторианском стиле, расположенному на Фэйеруэзер-стрит – в хлопчатобумажной одежде для беременных. Поскольку Кристина несколько месяцев скиталась босиком по сырой земле в любую погоду – в жару и холод, в дождь и снег, – ее ноги находились в плачевном состоянии, и Фолки, для того, чтобы привести их в порядок, пригласили к ней корейскую педикюршу. Правда, во время процедур Кристину заставляли надевать маску, чтобы защитить ее и ребенка от вредных испарений. Ее также навещали массажист, стоматолог-гигиенист, диетолог и медсестра-акушерка, которой предстояло помочь Кристине разрешиться от бремени во время, как все надеялись, домашних родов.

Все эти специалисты слыли верными последователями святого Уэйна и к Кристине относились, как к особе королевской крови, будто чистить ее ногти и снимать камень с ее зубов для них была редкая честь. Особенно раболепствовали перед Кристиной Терренс и Марселла. Когда она первый раз переступила порог их дома, они буквально упали ей в ноги, кланяясь так низко, что чуть лбы не порасшибали. Кристина была довольна тем вниманием, что ей оказывали, с радостью вернулась к своей прежней роли: она – Жена Номер Четыре, Особенная, Избранный Сосуд мистера Гилкреста.

Для Тома все было иначе. Находясь в окружении истинных приверженцев святого Уэйна, он только острее сознавал, что сам больше не принадлежит к их числу и не может перевоплотиться в свое прежнее «я». Этап его жизни, связанный со святым Уэйном, был завершен, новый еще не наступил, и он понятия не имел, что это будет. Может быть, потому он не спешил сбрасывать с себя свою личину: имидж ненастоящего «босоногого» – это все, что у него осталось.

Однако на то существовали и другие причины. В дороге он был счастлив, счастливее, чем сам понимал в то время. Путешествие было долгим, порой опасным и мучительным – в Чикаго их ограбили, угрожая ножом; на западе Пенсильвании они попали в снежный буран и чуть не замерзли до смерти, – но теперь, когда оно подошло к концу, ему не хватало адреналина, которым был полон их путь, и той близости, что возникла между ним и Кристиной в дороге. Они были хорошей командой, лучшими друзьями и тайными агентами, импровизировали, продвигаясь по континенту, изобретательно преодолевали препятствия, что вставали у них на пути.

Маскировка, которую они выбрали, сослужила им хорошую службу; они и предположить не могли, что она им так здорово поможет. Всюду, куда они прибывали, им встречались местные «босоногие», принимавшие их, как родных: кормили, подвозили, зачастую устраивали на ночлег. В Харрисберге Кристина заболела, и они на три недели осели в обветшалом доме близ капитолия штата, где обитала коммуна «босоногих», ели рис и бобы из общего котла, спали вместе на кухонном полу. Любовниками они не стали, но пару раз были близки к тому – по утрам, когда просыпались в объятиях друг друга и несколько секунд приходили в себя, вспоминая, почему этого делать было нельзя.

В дороге они редко говорили о мистере Гилкресте. По мере того, как недели шли, тот превращался в абстракцию, во все более расплывчатый образ из прошлого. Бывали дни, когда Том вообще о нем не вспоминал, а Кристину невольно представлял своей девушкой, которая вынашивает его ребенка. Он воображал, что они трое – одна семья, скоро поселятся где-нибудь и начнут строить совместную жизнь.

Это мой долг, говорил он себе. Я должен о них заботиться.

Правда, в доме Фолков эта фантазия умерла сама собой. Мистер Гилкрест был всюду – не проигнорируешь и тем более не забудешь. Его фотографии можно было видеть в каждой комнате. Одна, гигантская, висела на потолке хозяйской спальни, прямо над кроватью Кристины, чтобы по утрам, когда она открывала глаза, ее взгляд сразу падал на его лицо. Куда бы Том ни пошел, он чувствовал, что великий человек улыбается ему, насмехается над ним, напоминая, кто настоящий отец ребенка. Особенно бесил его плакат в рамке, висевший в подвале над раскладным диваном, на котором он спал, – фотография святого Уэйна, запечатленного на уличной сцене, – один кулак торжествующе вскинут вверх, по лицу струятся слезы.

Ублюдок. Ты ее не заслуживаешь. С этой мыслью Том засыпал каждый вечер и просыпался каждое утро.

Он понимал, что ему лучше убраться из этого дома, от этого лица. Но он не мог заставить себя уйти, взять вот так просто и бросить Кристину, оставить ее у Фолков. Ведь они так много вместе пережили, и ей рожать через десять недель. Он должен хотя бы дождаться появления ребенка, помогая ей, чем только может.

* * *

«Мандрагора», кофейня-погребок на улице Маунт-Оберн, слыла главным местом сборищ «босоногих» в районе Гарвард-сквер. Как и кафе «У Элмора» в Хайт-Эшбери, заведение это принадлежало членам движения, которые получали от него неплохой доход, торгуя не только травяными чаями и булочками из муки грубого помола, но еще и марихуаной, галлюциногенными грибами и ЛСД. По крайней мере, здесь все это можно было приобрести, если знать, к кому и как обратиться.

Экзальтированный юноша за стойкой бара налил Тому чай с пряностями и молоком – персонал «Мандрагоры» носил рубашки с надписью: БЕЗ ОБУВИ? МЫ ВАС ЛЮБИМ! – и Том устремил взгляд в переполненный зал, выискивая свободное место. Почти все столики занимали «босоногие», но кое-где сидели простые граждане и студенты, любившие посещать дешевые кабаки. Все эти чужаки забрели сюда либо по ошибке, либо потому что испытывали ностальгию по атмосфере наркотической эйфории, создаваемой музыкой «Грейтфул дэд»[101], разрисованными лицами и немытыми телами.