Читать книгу "Ларк-Райз - Флора Томпсон"

появилась коробка с тонкими темно-коричневыми плитками, завернутыми в розовую бумагу.

– Что это за коричневая конфета? – спросила Лора и по слогам прочла: «Шо-ко-лад». Приехавшему в гости кузену, пареньку довольно образованному и большому книгочею, это название было уже знакомо.

– О, это же шоколад, – небрежно уронил он. – Только не покупай, он для приготовления напитка. Во Франции его подают на завтрак.

Пару лет спустя шоколад сделался излюбленным лакомством даже в столь отдаленном месте, как Ларк-Райз; но купить его в пряничном киоске было уже нельзя, потому что старушка больше не приезжала на праздник. Возможно, она умерла. Если не считать чаепитий, Праздничный понедельник тоже умер как праздник.

Младшее же поколение время от времени еще выбиралось на праздники других деревень и клубные гулянья. В селениях покрупнее эти мероприятия напоминали маленькие ярмарки с каруселями, качелями и «кокосовыми тирами». На клубных гуляньях присутствовали духовые оркестры и проводились шествия членов клуба, все надевали розетки и широкие ленты через плечо, окрашенные в цвета клуба. На лужайке устраивали танцы под оркестр, и в деревню, где проходил праздник или клубное гулянье, стекались сельские жители со всей округи.

В Вербное воскресенье, именовавшееся тут Фиговым, в Ларк-Райзе тоже устраивался небольшой праздник. Домой приносили ветки вербы с мягкими золотистыми и серебристыми сережками, называемые в здешних краях вайями, чтобы украсить комнаты или вставить в петлицу перед походом в церковь. Дети из «крайнего дома» любили собирать ветки вербы, расставлять их по горшкам и вазам и украшать ими рамы картин. Еще больше им нравился старинный обычай есть в Вербное воскресенье фиги. За неделю до Вербного воскресенья жена трактирщика закупалась этим товаром, чтобы в праздник продавать его в своей маленькой лавочке по пенсу за штуку. Самые опытные стряпухи готовили на ужин фиговый пудинг, а дети покупали за пенни одну фигу, завернутую в синюю бумагу, и лакомились ею по дороге в воскресную школу.

Обычай собирать вербу, должно быть, сохранился с прежних католических времен, когда во многих английских церквях верба при освящении в Вербное воскресенье заменяла пальму. Первоначальный смысл употребления фиг в этот день был прочно забыт; но оно считалось необходимым, и дети, обычно эгоистичные, делились своими фигами, по крайней мере кусочками, с теми немногими несчастливцами, у которых не было пенни.

В Ночи костров, устраивавшейся пятого ноября, ничего таинственного не было. Родители подробно рассказывали любознательным детям о Пороховом заговоре и «этом предателе Гае Фоксе с его черной маской», как будто это случилось совсем недавно; а накануне Ночи мальчики и молодые парни обходили деревню, стучались во все двери, кроме самых бедных, и распевали:

Помни изменников, помни предателей,

Помни пятое ноября.

В память о Якове прутик и палку дай,

Хвороста дай для костра.

Если вязанку не дашь, то лишишься двух.

Тем хуже тогда для тебя.

Те немногие хозяйки, у которых имелись вязанки хвороста (собранного осенью в подлеске и продававшегося по цене шиллинг шесть пенсов за два десятка), жертвовали им одну-две охапки; другие давали обрезанные с живой изгороди ветки, кусок старого столба или еще что-нибудь, имевшееся под рукой, и ребятам удавалось наскрести топлива, чтобы развести на одном из пустых участков небольшой костер, а потом они с воплями прыгали через него и пекли в золе картошку и каштаны, как это делают мальчишки во всем мире.

Время жатвы само по себе являлось праздником. Мужчины хоть и называли его страдой, однако наслаждались суетой и волнением, сопровождавшими сбор урожая, а также собственной значимостью, ведь они были умелыми и надежными работниками, чей напряженный труд вознаграждался пивом за счет фермера и денежной премией.

Восьмидесятые годы принесли с собой череду знойных лет, и в преддверии жатвы детей из «крайнего дома» день за днем будили переливчатое жемчужно-розовое сияние чудесного летнего рассвета и шелест утреннего ветерка в спелых нивах, начинавшихся прямо за порогом.

И вот в один прекрасный день мужчины спозаранок выходили из своих коттеджей, натягивая пиджаки, раскуривая трубки, и кричали друг другу, глядя в небо:

– Думаешь, погода продержится?

В течение трех с лишним недель, что продолжалась жатва, Ларк-Райз просыпался еще до рассвета, и уютные ароматы жарящегося бекона, горящих дров и табачного дыма перебивали чистый, влажный земляной запах, шедший с полей. У школьников были каникулы, и детям из «крайнего дома» всегда хотелось встать на несколько часов раньше, чем обычно. На лугах, окружавших Фордлоу, росли грибы, и иногда Лоре и Эдмунду разрешали собирать их, чтобы поджарить на завтрак. Но чаще их не пускали, поскольку росистая трава портила обувь.

– Угробить отличную обувь за шесть шиллингов ради грибов на шесть пенсов! – в отчаянии восклицала мать.

Впрочем, для этой цели дома хранились старые башмаки; брат с сестрой одевались, тихо спускались вниз, чтобы не потревожить младших, и с кусками хлеба с маслом в руках отправлялись в росистый утренний мир.

На фоне колышущихся золотых полей живые изгороди казались темными, тяжелыми, глянцевитыми от росы; мельчайшие капельки унизывали тонкую паутину, а детские ступни оставляли на влажном дерне продолговатые темные дорожки. В воздухе витали ночные ароматы соломы, цветов и влажной земли, небо было покрыто пушистыми розовыми облачками.

В течение нескольких дней, недели или пары недель поля стояли созревшие для жатвы. В Ларк-Райзе это было единственное идеальное время года. Человеческий глаз любит отдыхать на бескрайних просторах чистых оттенков: пустошах, покрытых цветущим пурпурным вереском, обширных зеленых долинах, спокойных морских далях, синих и безбрежных, – все это ласкает взор; но некоторым людям ни одно из этих зрелищ, какими бы прекрасными они ни были, не может дать такое же душевное удовлетворение, как бесконечные акры золотых колосьев. Здесь и красота, и хлеб, и зерна для будущих поколений.

Благоговейно пораженные, но в то же время воодушевленные безмолвием и ясной, чистой красотой зари, дети шли по узким полевым тропинкам, по обе стороны которых шелестела пшеница. Лора порой делала шаг в поле, чтобы дотянуться до мака, или срывала побег вьюнка с похожими на чистенькие хлопчатобумажные платьица бело-розовыми цветками, чтобы украсить шляпку или подпоясаться, а Эдмунд устремлялся вперед, краснея от негодования при виде сестры, бездумно топчущей колосья.

В полях, где начиналась жатва, царила деятельная суета. В этой местности уже появилась механическая жатка с длинными красными вращающимися лопастями, похожими на мельничные; но мужчины считали ее вспомогательным средством, фермерской игрушкой; большую часть работы по-прежнему выполняла коса, им и не снилось, что когда-нибудь она уйдет в прошлое. И пока на одном поле вращались алые лопасти, парень,