Читать книгу "Мы, домовые - Далия Трускиновская"

– Женился ты, внук, на дуре, – сообщил он не столько Трифону Орентьевичу, сколько Акимке с Якушкой.

– Вот, сами видите, – им же жалобно сказал внук.

– Прости, Трифон Орентьевич, что понапрасну беспокоили, – глядя в пол, извинился Акимка. – Пойдем, Яков Поликарпович. Не сладилось дельце.

Оба развернулись и двинулись прочь с чердака.

Было им тошно.

Шли среди бела дня, вдоль стенок перебегали, в сугробах свежевыпавшего снега вязли, за углами хоронились, чуть под колеса не попали – и напрасно. Видать, не судьба спасти Евсея Карповича от диковинной хворобы.

– Вот, глянь, за батареей местечко. Вздремнуть бы, – предложил Акимка. – Спешить-то некуда…

– Можно, – согласился Якушка. И оба забрались в тесную теплую щель.

Но заснуть им не удалось.

Когда домовые галдят – людям слышно, обычно же они разговаривают тихо. Однако случается, что нужно при людях что-то сообщить товарищу. Тогда в ход идет скороговорка. Для человека – громкий крысиный писк, а домовой в этот писк с десяток слов уместил.

Такой вот сигнал раздался на лестнице, да не единожды. Жильцы бы могли подумать, что стая крыс атакует дом. А это искали Акимку с Якушкой. И нашли.

– Идем, – сказал Трифон Орентьевич. – Время поджимает.

Рядом с ним стояла Маланья Гавриловна с узелком, тоже готовая в поход.

– А свадьба? – спросил Акимка.

– Так нас уже поженили, – бойко ответила Малаша. – Теперь муж может что хочет делать, а жена уж при нем. И не проси – не пущу одного!

Это относилось к Трифону Орентьевичу.

– Сперва – на автостоянку. Там у сторожа в будке Вукол Трофимыч живет, он все про автомобильных знает. Может, еще с ветерком доедем, – пообещал новобрачный.

– А свадьба? – спросил, в свою очередь, Якушка.

Он мечтал о собственном бракосочетании и о трехдневном застолье. И он понимал, как обидно уходить в разгар праздника.

– Моя свадьба, как хочу – так и гуляю, – ответил Трифон Орентьевич.

* * *

Евсей Карпович ощутил себя. Он осознал, что лежит, что дышит, и только сил открыть глаза не было.

Ему захотелось опять уснуть. Сладко уснуть, как у мамки под бочком. И не просыпаться.

Однако не получалось.

Он поневоле стал думать. Мысли были путаные, как ком шерсти из нескольких клубков, который чем распутывать – проще отрезать и выбросить. Когда-то Евсей Карпович подбирал за хозяйкой такие комья и соорудил себе теплый тюфячок.

В них, в мыслях, одна нить принадлежала Матрене Даниловне, другая – хозяину Дениске, третья – какому-то существу по имени Проглот, четвертая – другому существу, Колыбашке.

– Уйди, Проглот, – мысленно говорил Евсей Карпович. – Уйди! Мешаешь! Я еще не все кристаллы собрал и ключ к двери не нашел. Сгинь! Нет тебя!

– Ты собирай, собирай, я тебе не мешаю, – отвечал Проглот. – Я вот тут, в сторонке, постою.

Евсей Карпович был недоволен, все-таки сбор голубых кристаллов – дело тонкое, и негоже, чтобы чья-то морда в затылок дышала. Опять же, за ними идешь по лабиринту, идти надо быстро, чтобы не догнала Пасть, а Пасть – как у акулы, когда она за тобой спешит – только круглую зубастую дыру, обернувшись, видишь.

Он уплывал в пространство, где переплетались трубы лабиринта и мерцали кристаллы, но вдруг явственно услышал голос старушки Минодоры Титовны:

– Сюда, сюда! Тут он дремлет! Проходите, молодцы, а ты, девка, в сторонке постой, девкам за больными ходить негоже.

– Какая я девка, я домовая бабушка! А это супруг мой Трифон Орентьевич! – ответил сердитый голосок.

Потом были голоса его приятелей, Акимки и Якушки, потом – чужой. Открывать глаза и смотреть, кого там принесло, не хотелось. Но домовые, собравшись над распростертым телом, несли чушь. Они собирались вытащить Евсея Карповича из Денискиной квартиры на свежий воздух. Кроме того, чужой домовой требовал выключить компьютер. А это было недопустимо.

Нужно было приподняться и гаркнуть внушительно, чтобы отстали. Но тело превратилось в кисель – тот стародавний густой кисель, какого теперь уж не варят.

Повеяло холодным ветерком. Евсей Карпович испугался – как бы в сугроб не затащили, лекари самозванные! Сугробом как-то он сам врачевал совсем сдуревшего домового Лукулла Аристарховича, который перебрал хозяйского коньяка.

– Пустите… – беззвучно пробормотал он. – Назад волоките…

И тут ему на физиономию рухнул слетевший с крыши рыхлый комок снега.

Досталось всем – домовые захохотали, отряхиваясь и оглаживаясь. Евсей Карпович зафырчал, стараясь хотя бы сдуть с физиономии снег.

– Просыпается, ахти мне, просыпается! Ах, держите его, держите! Сверзится! – заголосила Минодора Титовна. – Об асфальт треснется! Тут ему и конец!

Цепкие лапы ухватились за шерстку Евсея Карповича. Это было неприятно. Домовые вообще не любят прикосновений, разве что в детстве, когда мамка тетешкает маленького. А тут прикосновения были злодейские – чуть доброхоты половину шкуры не выдрали.

Он ярости, не иначе, взялись силы – Евсей Карпович открыл глаза и обнаружил себя на заснеженном подоконнике. Внизу было пространство для долгого полета – семь этажей. Его втянули обратно в окошко, уложили поудобнее и стали расспрашивать – что да как. Он молчал – язык во рту не поворачивался, да и неловко было. Вся эта суета сильно его раздражала. Особенно неприятно было, что Якушка сбегал за Матреной Даниловной. И она, видя перед собой прославленного Трифона Орентьевича, рассказала все подряд, упомянула и струнки, что натянулись между лежащим без сознания домовым и компьютерным экраном.

– Врет, – хотел было возразить Евсей Карпович, но голос не слушался. Он сколько ночей провел за компьютером – никаких струнок не замечал.

– Не кикимора ли в машинку забралась? – спросил Акимка. – Не она ли соки сосет?

– Впервые слышу, чтобы кикимора струнки из себя выпускала, – отвечал Трифон Орентьевич. – Но кто-то там точно засел.

– Так выманить же надо! И погнать пинками!

– А как?

– На живца, – вдруг сказала Матрена Даниловна. – Коли надобно – я в живцы пойду!

И тут Евсей Карпович содрогнулся – да так содрогнулся, что едва обратно в приоткрытое окошко не улетел. Хорошо – его в шесть лап все еще держали…

* * *

Трифон Орентьевич, так уж вышло, до сих пор дела с компьютерами не имел. Квартира, где он жил в подручных при собственном деде, принадлежала старому чудаку, который новомодную технику презирал. Мартын Фомич замаялся чинить его древний утюг и кофемолку – ровесницу хозяина. Зато старик насобирал неимоверное множество книг. Среди них Трифон Орентьевич отыскал и английские учебники. Он был единственный из городских домовых, умевший кое-как объясниться по-английски. Поэтому, когда его подвели к компьютеру, он узнал на мониторе некоторые знакомые слова и обрадовался.