Читать книгу "Сказки cтарого Вильнюса - Макс Фрай"

Летом у кафе появляется так называемая веранда. То есть хозяева выносят на улицу несколько пластиковых столов, вешают над входом большой телеэкран, и окрестный народец, что попроще, сползается смотреть спортивные программы под пивко. Совсем чудесное становится местечко, хоть каждый день крюка по набережной давай, лишь бы мимо не ходить.

Экран убрали еще в начале октября, а столики почему-то оставили снаружи, но там все равно никто не сидит. Кофе у них, судя по сочащемуся из щелей гнусному запаху, ядовитый, а пить пиво на улице уже слишком холодно, да и телевизор с футболом теперь внутри. Или с баскетболом? Ай, неважно.

Иногда кто-нибудь из завсегдатаев выскакивает покурить, присаживается на краешек стула, даже не смахнув влажные листья, а они все падают и падают, и ветер их почему-то не трогает, так что мебели уже давно не видно под пахучими сугробами прелого золота, и это, честно говоря, к лучшему. Ни к чему впечатлительным людям лишний раз на бурые пластиковые мощи смотреть. Целее будем.

Так вот.

Нынче вечером на веранде этого дурацкого кафе сидел человек. Явно не один из завсегдатаев. И вообще не «один из» – кого бы то ни было. Единственный в своем роде. Такой, что не захочешь, а все равно обратишь внимание. Не то очень смуглый, не то просто загорелый, при этом – яркий блондин. В белом, представь себе, пальто. Ты когда в последний раз видела мужчину в белом пальто? Вот и я что-то не припомню.

И такой сказочно прекрасный загорелый блондин в белом пальто сидел у пивного гадюшника на Беатричес, на пластиковом стуле, вернее в куче заваливших его желтых листьев, как в гнезде. И со стола листья не смел, прямо на них поставил ноутбук, такой же белоснежный, как пальто, по виду – новенький, только что из упаковки. И сам он весь, целиком тоже был как будто только что из упаковки; дело даже не в том, что чистенький и отглаженный, а просто лицо такое, словно человек за всю жизнь еще ни одной дурной мысли подумать не успел, ни одной неприятности пережить, даже ни единого раздавленного машиной голубя на мостовой не видел. И вообще ничего, кроме желтых листьев, цветущих хризантем и, скажем, пенки над капучино. Которая, возможно, поначалу привела его в смятение. Но ненадолго.

Я вот сейчас перечитала написанное. И понимаю, что мои старания описать незнакомца выглядят довольно беспомощно. Но что делать, если человек из кафе на Беатричес был именно таков. То есть таково было мое впечатление, а как все обстоит на самом деле, мы с тобой вряд ли когда-нибудь узнаем.

А теперь – самое интересное.

Я, конечно, прошла мимо, как ни в чем не бывало. И рада бы постоять, поглазеть на этакое чудо, разинув рот, как деревенская дурочка, но у меня не было с собой ни леденца на палочке, ни тряпичной куклы, которую в подобных случаях принято держать за ногу, да и голова платком не повязана; в таких обстоятельствах пялиться, разинув рот, было бы грубой стилистической ошибкой.

Но в последний момент я все-таки обернулась поглядеть, что он там пишет. Нет, ну правда, я бы локти искусала, если бы упустила такой шанс. Я же дальнозоркая, ты знаешь, поэтому совсем уж беспардонно нависать над его головой не пришлось. Прошла пару шагов, быстренько обернулась, зырк – и все.

И, слушай, слушай же! Ты мне, наверное, не поверишь. Я бы на твоем месте точно решила – сочиняет. Но что хочешь, то и делай, а этот удивительный белый человек писал про меня. Дескать, мимо идет рыжая женщина в синем пальто, ей очень к лицу сумерки, – больше я ничего не успела разобрать. Но! Ты представляешь?!

Вооот.

Ради этой фразы я тебе все и рассказываю, просто невозможно удержаться, таких комплиментов мне сроду не делали. Сумерки к лицу, ну надо же, а. Мне определенно нравится быть женщиной, о которой такое написали. Всем теперь буду рассказывать, никого не пощажу. Но ты, конечно, самая первая жертва.

Перечитала написанное. Осталась не слишком довольна. Могла бы что-нибудь поинтересней выдумать, честно говоря. С другой стороны, переписывать уже некогда, а в нашем случае любая ерунда лучше, чем ничего.

Когда каждый день пишешь длинные письма лучшей подруге, которая вот уже второй месяц лежит в больнице, фантазия постепенно начинает иссякать. А если рассказывать только о том, что действительно происходит, по-настоящему интересных событий и сильных впечатлений, в лучшем случае, на пару-тройку сложносочиненных предложений в неделю наберется. И то не факт.

…Обычно Анна пишет письма по вечерам и отправляет их часов в девять-десять. Так договорились. Руте нравится читать ее послания перед сном, когда в палатах гасят свет, в желтом вязком воздухе коридоров, как дохлые мухи в паутине, повисают приглушенные стенами стоны и всхрапывания, а в голову лезут такие мысли, что и здорового человека вполне могли бы угробить. И тут, конечно, телефон становится единственным – не развлечением даже, а натурально спасением. При условии, что в почтовом ящике обнаружится новое письмо. Хотя бы одно. Прожиточный минимум.

Ну и Анне гораздо проще писать вечером, потому что можно хоть как-то опираться на события дня. Искажать их до неузнаваемости, превращая рутинные дела в почти-приключения. Перевирать сплетни о коллегах, пересказывать подслушанные в кафе и троллейбусах чужие разговоры; на худой конец можно болтать о погоде, эксцентричных старухах с цветочного рынка и пестрых дворовых кошках, главное – не злоупотреблять этим благодарным материалом, а то Рута совсем заскучает.

Однако сегодня вечером Анна ждет гостей. Наверняка засидятся заполночь, потому что завтра суббота, и никому никуда не надо спешить. В такой обстановке отвлечься на пару минут, отправить письмо еще можно, а написать – уже нет. Так что пришлось сочинять послание для Руты с утра, по такому случаю Анна даже встала на целых полчаса раньше, и если это не подвиг во имя дружбы, то что тогда подвиг.

Утро – определенно не мое время, печально думает Анна. Подняться, кое-как приоткрыв один глаз, – это я еще с грехом пополам могу. Отвести себя в душ, не уронив по дороге, проследить, чтобы кофе не сбежал на край света, прихватив с собой прабабкино сапфировое кольцо и семьсот литов, отложенные для квартирной хозяйки – предположим, тоже вполне возможно. Одеться – да запросто, хотя пару раз выходила из дома в тапочках, а однажды умудрилась забыть про юбку, хорошо, что спохватилась еще в подъезде. Но с творческими порывами дела поутру, прямо скажем, обстоят неважно. Какие-то они – э-э-э-э… – не шибко порывистые. Результат налицо.

В следующий раз надо просто написать два письма вечером, думает Анна. Или даже три, чтобы всегда был запас. Почему вчера не сообразила? Балдааа.

* * *

Еще утром знал, что сегодня все получится.

Спал почти до полудня, хотя вчера специально не стали допоздна засиживаться за разговорами, чтобы подняться пораньше. Но такие восхитительные снились на новом месте сны. Уже почти забыл, что так бывает – несколько упоительных жизней можно прожить за одну-единственную ночь, а потом, проснувшись от звона колоколов на рассвете, не выбираясь из-под одеяла, протянуть руку к столу, выпить полную кружку густой от холода воды, закрыть глаза и прожить все эти жизни еще раз, только лучше, вторая попытка – великая вещь. И, снова проснувшись, лежать на спине, с наслаждением вспоминая подробности, печалясь об оставшихся на той стороне друзьях и любимых, радуясь при мысли, что уж они-то точно бессмертны, думать: я к ним когда-нибудь вернусь.