Читать книгу "Сказки cтарого Вильнюса - Макс Фрай"

С остальными комнатами было много проще, чем с детской – в том смысле, что они охотно снились по мере необходимости, да еще и в нужном ракурсе – смотри, запоминай. На радостях стал мечтать о возможности брать с собой в сновидение блокнот и карандаш, но не вышло. Хоть в изголовье их клади, хоть за пазуху прячь – не снятся, и все тут.

Впрочем, и так грех жаловаться. Если бы не эти сны, вряд ли вспомнил бы все плакаты и афиши, которыми оклеил двери комнаты, где жил студентом. И какое дурацкое оранжевое одеяло с жирафами, оказывается, служило верой и правдой все эти годы; одеяло, кстати, тоже пришлось делать на заказ, уникальная оказалась вещь.

И рисунки друзей на специально загрунтованных для этого стенах маленькой мансарды, тоже, как выяснилось, помнил лишь в общих чертах. И большие яркие пятна как бы пролитой краски, которыми декорировал там пол и мебель, тоже вряд ли воспроизвел бы. И совершенно вылетело из головы, что, скажем, в «стильной квартире преуспевающего холостяка» всюду валялись бумажные самолетики, которые крутил тогда, задумавшись, в промышленных масштабах, из всего, что подворачивалось под руку. А на подоконнике кабинета в Аннином доме сидел тряпичный медвежонок, сшитый из лоскутов. Анна постоянно мастерила таких мишек, говорила, это ее успокаивает. Неторопливо, вдумчиво подбирала цвета и узоры, набивала медвежат сухими травами, которые собирала в парке и вообще при всяком удобном случае, поэтому в ее спальне всегда пахло концом лета, солнечной пылью знойного августовского полудня и свежестью первых холодных ночей. И как же жаль, что нельзя с ней обо всем этом поговорить – теперь, когда весь мир, включая Анну и ее тряпичных медведей, стал вдруг совершенно непонятной, но чертовски важной штукой, шпионской шифровкой с инструкциями, ключ к которой безвозвратно утерян. Сиди теперь, гадай, что тебе хотели сказать, эх ты, растяпа.

Знакомые, конечно, беспокоились. Вернее, любопытствовали. Расспрашивали – кто деликатно, кто бесцеремонно: куда ты подевался? Что у тебя стряслось? Почему застрял в Вильнюсе? Чем можно так долго заниматься в этой дыре? Медом тебе там намазано?

Говорить правду – дело неблагодарное и муторное. Особенно, когда сам ее толком не знаешь. На всем свете не было никого, кому можно рассказать про шесть отдельных комнат, одна из них угловая, с двумя окнами – на север и на восток. Две – просто на север, три – на юг, одна из южных – с балконом. Разве что той журналистке в голубой шапочке. Да где ее теперь найдешь. Поэтому говорил, что обзавелся тут подружкой, любовь у меня, со всеми такое бывает, ну.

По большому счету, про любовь – чистая правда. А подробности никого не касаются.

Имел все основания надеяться, что с проверкой никто не заявится. В этом смысле, квартира в Вильнюсе выгодно отличается от, скажем, дома в Провансе, купив который с ужасом обнаруживаешь, что у тебя внезапно появилось слишком много близких друзей, и все они очень соскучились. Никто и не заявился.

Работа заняла без малого пять лет. Только когда она подошла к концу, задним числом осознал, что взялся за совершенно невозможное. И каким-то образом сделал это самое невозможное – не отвлеченные фантазии на тему своих бывших жилищ, а их точные копии, самому не верится.

Бессмысленно спрашивать себя: и зачем это было нужно? Ради чего так старался? Когда делаешь невозможное, ответ на вопрос «зачем» очевиден: чтобы было. Потому что именно невозможным жив человек, что бы он сам об этом ни думал.

Вот и старался вообще не думать, только делать, работать, не покладая рук, радоваться, что получается, уставать, падать на постель, видеть сны, просыпаться счастливым и снова работать, вдыхать, выдыхать, быть.

В первый день лета твердо сказал себе: «готово». Повесил марионеток в детской, наклеил плакат «Led Zeppelin» на дверь студенческой комнаты, нарисовал яркую желтую кляксу на полу маленькой студии. Свернул бумажный самолетик из темно-синей салфетки, усадил на подоконник лоскутного медвежонка. В последней комнате повесил зеркальный шар, которым обзавелся, заскучав по Анниному коту – ради солнечных зайчиков. Из них теоретически должны были получиться отличные домашние любимцы, забавные и необременительные.

Подмигнул своему кривому щекастому отражению – ну вот и все. Отражение подмигивать не стало. Сохраняло серьезность, смотрело внимательно, испытующе, словно бы пыталось разобраться, чьим двойником является и устраивает ли его такое положение дел.

Вдруг испугался. Сам толком не знал чего. Но так сильно, что выскочил на улицу, не переодевшись, хорошо хоть куртку машинально схватил в коридоре. Бумажник в одном из карманов позволил избавиться от грязной рабочей одежды в ближайшем магазине, а то неизвестно, как стал бы выкручиваться. Не факт, что смог бы заставить себя вернуться в дом хотя бы за деньгами и документами.

Две ночи провел в гостинице, первую почти не спал, на вторую уговорил себя принять снотворное, впервые за последние пять лет. Пока спал, страх бесследно исчез, так что наутро уже не мог понять, с какой стати сбежал из своего идеального дома, вместо того, чтобы сидеть там и праздновать окончание работы. Переутомился напоследок – вот единственное разумное объяснение.

Позавтракав, вернулся на улицу Басанавичяус. Зашел в дом, поднялся на свой третий этаж. Обошел все комнаты, не чувствуя ни страха, ни ликования, а лишь спокойное удовлетворение на совесть потрудившегося человека. Сделал, и хорошо. Теперь можно просто жить.

Вечером долго думал, в какой из комнат сегодня ночевать. Так и не смог выбрать, поэтому кинул кубик. Очень удобно: шесть граней, шесть комнат, нумерация в хронологическом порядке, можно не ломать голову.

Выпала единица – значит, в детской. Решил, что это логично.

Долго искал туфли для сна, но так и не нашел. Неужели выбросил вместе с мусором? Впрочем, чего еще ждать от человека, который всего пару дней назад шарахался от собственных отражений.

Лег спать босой.

Когда проснулся, комната была залита солнцем. Некоторое время валялся под одеялом, радуясь возможности вставать, когда захочется, а не по будильнику – вот что значит лето! Разглядывал рисунки на обоях. Если смотреть на них достаточно долго, звери начинают двигаться, ходить по тропинкам, раскланиваться с соседями, раскуривать трубки. Лучше любого мультфильма.

Лежал на спине, лицом кверху, скосив глаза так, чтобы видеть стену, и толстые ежи уже начали было приплясывать на поляне, когда внизу, во дворе неслаженно, вразнобой заорали: «Ты когда выйдешь?» Встал, подошел к распахнутому настежь окну, крикнул в ответ: «Через полчаса».

Улица Беатричес (Beatričės g.)

Белый человек

Еще утром знал, что сегодня все получится.

* * *

Нынче вечером, – пишет Анна, – я шла домой по улице Беатричес; собственно, как всегда. Она, если помнишь, совсем коротенькая, всего один квартал. И там почти на углу, с правой стороны, если идти от цветочного рынка, есть кафе, совершенно дурацкое, терпеть его не могу, даже название до сих пор не запомнила. Точнее, вовсе его не знаю, потому что нарочно не смотрю на вывеску. Каждый день мимо хожу и всегда отворачиваюсь, чтобы случайно не прочитать, как будто не хочу заводить неподобающее знакомство, вот честное слово, как маленькая, самой смешно.