Читать книгу "Огненный всадник - Михаил Голденков"

Лишь усмехнулся, вспоминая, как он и Михал, сидя под дубом и читая книгу немецкого протестанта, давали клятву вместе перейти в протестантизм…

То был солнечный летний день 26-го тоня 1653 года, день, когда в далекой Москве царь осматривал свои войска. Михал был в гостях у Кмитичей в Орше, и оба друга мирно сидели, опершись спинами о 1'ору толстого раскидистого дуба на берегу Рши, куда Самуэль привел шестнадцатилетнего Михала, чтобы почитать немецкую книгу, написанную полвека назад французским протестантом. Самуэль читал главу про резню в Париже реформаторов в печально знаменитую Варфоломеевскую ночь, ночь на 24-е августа 1572 года. Михал еще не знал немецкого языка, лишь учил его, владея пока что итальянским и французским, но Кмитич неплохо разбирался в немецком и медленно читал, держа книгу в обеих руках, тут же переводя текст. Михал с интересом слушал, подперев щеку кулаком.

«Мирный договор от 8 августа 1570 года, положивший конец третьей религиозной войне во Франции между католиками и протестантами, однако, вызывал опасения, потому что наиболее непримиримые католики отказывались этот мир признавать, — читал Кмитич, то и дело говоря «м-м-м» перед сложными для него словами и оборотами, — семейство Гизов, возглавлявших наиболее радикальную католическую фракцию, добивалось недопущения присутствия гугенотского лидера, адмирала Гаспара Колиньи при дворе. Однако Екатерина Медичи со своим сыном Карлом IX всячески пытались охладить воинствующий настрой своих единоверцев».

— Странно, — прервал Михал своего друга, — а почему у нас такого не было? Мы же все как-то мирно уживаемся! Почему нужно было воевать только из-за того, что ты поешь псалмы не на латыни, а по-французски?

— Я бы тоже хотел об этом спросить тебя, католика.

— А ты что, уже и не католик?

— Завтра же перейду в кальвинизм.

— Да ты что?! — Михал аж вскочил. — Ты, верно, шутишь?

— Садись! — Кмитич, улыбнувшись, дернул своего юного приятеля за край ботфорта. — Ты лучше дослушай, что тут пишут дальше. Вот… — Самуэль вновь уткнулся в книгу. — Гугеноты имели хорошо вооруженную армию, щедрые ассигнования своих аристократов и контролировали укрепленные города Ла-Рошель, Коньяк и Монтобан. Чтобы закрепить мир между двумя противоборствующими сторонами, Екатерина Медичи запланировала на 18 августа 1572 года свадьбу своей дочери Маргариты Валуа с протестантским принцем Генрихом Наваррским, будущим королем Генрихом IV. Но ни римский папа, ни испанский король Филипп И, ни наиболее рьяные католики Франции не разделяли политику Екатерины. Грядущий брак послужил поводом к сбору в Париже большого количества именитых протестантов, которые приехали, чтобы сопровождать своего принца Генриха на брачной церемонии.

— Неужели ты все это слышишь впервые? — повернул голову к Михалу Кмитич.

Щеки Несвижского князя порозовели. Ему было стыдно признаться, что подробности Варфоломеевской ночи в их семье от него всегда скрывали, и он лишь что-то где-то слышал весьма туманное… Кмитич усмехнулся:

— Ну да, это же так похоже на твоего отца!

Михал вновь не ответил, растерянно соображая, чем же он может оправдать своего отца, однажды сыгравшего незавидную роль в несчастной любви Самуэля к сестре Михала Иоанне. Михал и сам был опечален, что любовь его друга и любимой сестры-красавицы закончилась двумя разбитыми сердцами.

— Екатерина Медичи не получила разрешения папы римского на этот брак, — продолжал читать Кмитич, — поэтому французские прелаты были на распутье. М-м-м, это не интересно. Вот… Слушай. Назревало противостояние в среде католиков.

Губернатор Парижа, Франсуа де Монморанси, чувствуя свою неспособность поддерживать в городе порядок и предчувствуя взрывоопасную ситуацию, покинул город за несколько дней до свадьбы. В планы королевы-матери не входила массовая резня гугенотов. Первоначально планировалось устранение Колиньи и еще примерно десятка основных военных предводителей гугенотов, а также захват номинальных лидеров гугенотской партии — принцев Бурбонского дома — Генриха Наваррского и его двоюродного брата, принца де Конде. Ненависть парижского населения к гугенотам, а также давняя вражда семейных кланов Колиньи и Гизов превратили намечавшуюся акцию в массовую резню. Легко узнаваемые по черным одеждам, гугеноты становились легкой добычей для обезумевших убийц, которые не давали пощады никому, будь то старики, дети или женщины. Город оказался во власти разбушевавшейся черни. Мертвых раздевали — многим хотелось еще и поживиться одеждой. В таком хаосе можно было спокойно ограбить соседа, разделаться с должником, а то и с надоевшей женой… Погибло до десяти тысяч человек. Схватки выплеснулись за пределы Парижа и продолжались еще пару недель. По разным подсчетам погибло до тридцати тысяч.

Кмитич опустил книгу, задумчиво взглянул на друга.

— Ну, что?

Лицо Михала было красным, как спелое яблоко.

— Это жах!

— Так, Михал, жах! И это устроили твои любимые католики.

— А я думал, что ты решил уйти в кальвинизм назло моему отцу за разлуку с Иоанной, — Михал опустил голову.

— Знаешь, как называется этот дуб, что за нами? — неожиданно спросил Кмитич.

— Как?

— Див. Его так называют местные идолопоклонники кривичи. Ятвяги называют священные дубы Дивайтис. Дайнови-чи еще как-то. Никто никого из-за этого не режет. И вот после этой кровавой резни в Париже католики умудряются считать себя добрыми христианами? Разве учил этому Христос?

— Давай и я перейду в кальвинизм! — Михал поднял на Кмитича огромные глаза, горящие, как два изумруда. — Думаю, что ты прав, нельзя оставаться в конфессии, запятнавшей себя кровью христиан!

— Твой отец не разрешит.

— К черту! 26-го октября мне исполнится семнадцать, я уже стану совсем взрослым!

Оршанский князь лишь рассмеялся:

— Хотелось бы мне в это верить. Вы, Радзивиллы, особенный род. У вас все с оглядкой на короля, на обязанности рода. Хотя вот твой прадед Радзивилл Черный открывал кальвинистские храмы, издавал книги… И никто у нас никого не резал. А твой отец при этом считает протестантство глупой модой. Это жизнь, а не мода, Михась.

— Нет, меня никто не остановит, — решительно заявил Несвижский ординат, — захочу и перейду. Буду как Богуслав и Януш. Они и заступятся за меня перед отцом.

— Ну, дай Бог…

Однако в семнадцать лет Михал уже и не помышлял о переходе в протестантизм. Пришло из Италии письмо от отца, который приводил рассказ о Княжестве некоего итальянского путешественника. Итальянца поразил уровень образованности литвин — «каждый горожанин знает как минимум три языка: русинский, польский и латынь» — но неприятно удивило малое количество католических храмов. «Куда ни глянь — везде одни реформаторские церкви, да православные, да синагоги. Ватикан, увы, утратил Литву», — сетовал итальянец. И вот отец умолял сына не делать глупости, не идти на поводу у модных течений, не расстраивать его больную, едва оправившуюся от потери любимой жены душу. Михал не мог не послушать отца. Для него благополучие Александра Людвика было все же на первом месте. «Самуль меня поймет», — думал Михал, печально опуская лист со знакомым отцовским почерком.