Читать книгу "[Про]зрение - Жозе Сарамаго"

Поспешное введение чрезвычайного положения, воспринятое как самой судьбой посланный, самим царем Соломоном найденный выход, разрубило тот гордиев узел, который СМИ – и газеты в особенности – давно уж, с того дня, как стали известны злосчастные результаты первых выборов и еще более обескураживающие – вторых, пытались развязать с большим или меньшим хитроумием и с неизменным старанием сделать так, чтобы это не слишком бросалось в глаза. С одной стороны, их долг, столь же элементарный, сколь и очевидный, требовал кипеть гражданственным негодованием как в собственных передовицах, так и в заказанных статьях по поводу неожиданного и безответственного поведения электората, который, по странной и гибельно-извращенной прихоти позабыв о высших интересах нации, уловил политическую жизнь страны в невиданные никогда прежде силки, затолкнул ее в мрачный и темный проулок, обернувшийся тупиком, откуда самый смышленый не сыщет выхода. С другой стороны, надо было тщательно взвешивать, семь раз отмерять каждое слово, обдумывать, как бы кого не обидеть, делать, так сказать, два шага вперед и шаг назад, чтобы, не дай бог, подписчик не принял слишком близко к сердцу, не был задет за живое, не обозлился на газету, которая после стольких лет совершенной гармонии и вдумчивого чтения обозвала его предателем и слабоумным. И введение чрезвычайного положения, позволившее правительству единым росчерком пера приостановить действие конституционных прав и свобод, сняло тяжкое бремя с плеч директоров и редакторов, рассеяло грозную тень, нависшую было над их головами. Теперь, когда свобода слова и распространения информации оказалась урезана, когда из-за плеча журналиста стала вглядываться в его текст цензура, отыскалось наилучшее из оправданий и убедительнейшая из отговорок: Мы бы очень хотели способствовать тому, чтобы наши уважаемые читатели имели возможность, являющуюся одновременно и правом, доступа к информации и к мнениям, свободным от назойливого постороннего вмешательства и от нетерпимых ограничений, тем паче – сейчас, в столь сложный период, который мы переживаем, однако дело обстоит именно так, а не иначе, и тот, кто всегда был связан с почтенным ремеслом журналиста, знает, как трудно работать под круглосуточным наблюдением, а кроме того, значительную часть ответственности за случившееся несут избиратели столичные, а не те, другие, которые в провинции, и, к несчастью, в довершение бед, невзирая на все наши просьбы, власти не позволили нам делать один выпуск – для столицы – цензурованный, а другой – для провинции – свободный, и еще вчера немалый чин из министерства внутренних дел заявил нам, что, в сущности говоря, цензура – она как солнце, что восходит для всех, а для нас это совсем не новость, мы уж знали, что так оно и ведется в мире, что от века платить за грешников достается праведникам. Несмотря на все эти предосторожности, касающиеся как формы, так и содержания, довольно скоро стало очевидно, что интерес к газетам сильно снизился. Страницы изданий, вздумавших было бороться с читательским равнодушием старым испытанным способом, вскоре запестрели наготой мужчин и женщин, нежившихся в новых садах радостей земных, засияли голыми телами, запечатленными вперемежку и по отдельности, вместе и поврозь, в состоянии покоя или, наоборот, в действии, однако читатель, чье терпение истощилось фотоматоном, где все немногие варианты цветов и размеров, мало того, что стимулировали более чем скудно, но уже и в далекой, седой, можно сказать, древности считались весьма банальными средствами эксплуатации полового влечения, так вот, говорю, читатель продолжал своим отчужденным, чтобы не сказать – брезгливым, безразличием способствовать неуклонному падению тиражей. При таком-то отливе исключительно мало проку для ежедневного сведения дебета с кредитом оказалось и от выловленных и напоказ выставленных нечистоплотных интимностей всякого рода, от разнообразно скандальной срамоты и стыдобы, от колеса обозрения общественных добродетелей, скрывающих частные пороки, от бравурно гремящей карусели частных пороков, вознесшихся над общественными добродетелями, от прочих увеселительных аттракционов, на которые еще так недавно валом валили не только что зрители, но и желающие сделать кружок или два. В самом деле, стало казаться, что большинство горожан задалось твердым намерением изменить жизнь свою, вкусы и стиль. Непростительную ошибку, как с этой минуты, с каждой минутой будет все видней и очевидней, совершили они, решив оставить бюллетени чистыми. Ну, что ж, хотели чистоты, будет вам чистота.

Таково было твердое намерение правительства и особенно министерства внутренних дел. Отбор агентов, из коих часть была тайными, а часть пришла из разных полицейских структур, произошел стремительно и эффективно. Им предстояло ужами вползти, ввинтиться, втереться в самую гущу народных масс. После того как под присягой, доказующей кристальную чистоту их гражданских убеждений, они сообщали, за какую партию и как именно проголосовали, после того как подписывали некое обязательство, свидетельствующее о непримиримом отношении к моровой язве, заразившей значительное число горожан, первейшей обязанностью агентов – обоего, кстати сказать, пола, отмечаем это особо, чтоб не слышать привычных упреков, будто все, что ни есть скверного на свете, сотворено мужчинами, – разделенных на группы по сорок человек, как в школьном классе, первейшей, значит, обязанностью их становилось усвоение огромного количества материала, добытого шпионами во время повторных выборов, то есть и разговоров, подслушанных в очередях, и данных видеосъемки, произведенных из машин, ездивших взад-вперед вдоль этих очередей. Начав с розысков в информационных потрохах, агенты, прежде чем с воодушевлением и нюхом настоящих ищеек устремиться в поле, так сказать, к непосредственным и прямым действиям, проходили за закрытыми дверями еще одно обследование, особенности которого мы несколькими страницами выше уже имели случай продемонстрировать на примерах кратких, но толковых. Звучали простые, расхожие фразы наподобие таких вот: Обычно я на выборы не хожу, но на этот раз решил иначе, Что ж, поглядим, может быть, что и выйдет из всего этого, Повадился кувшин по воду ходить, ну и так далее, В прошлый раз я тоже голосовал, но из дому смог выйти только в четыре, Да это – вроде лотереи, чаще всего не угадываешь, Пусть так, а попробовать все равно стоит, Надежда – она ведь вроде соли, саму-то по себе не съешь, но вкус придает любой еде, – и вот на протяжении многих часов эти и тысячи подобных фраз, одинаково бесцветных и безличных, одинаково нейтральных и невинных, разбирались по косточкам до последнего слога, вертелись так и эдак, крошились, толклись в ступках пестиком таких вот вопросов: Объясните-ка, что это за кувшин, Что вы имеете в виду, говоря, что тут ему и голову сломить, Почему если не ходите на выборы, решили проголосовать на этот раз, Если надежда – вроде соли, что, по-вашему, следует предпринять, чтобы соль стала подобна надежде, Как вы решите проблему разницы цветов, ведь надежда, как известно, зеленая, а соль – белая, Вы и в самом деле считаете, что карточка лото ничем не отличается от избирательного бюллетеня, Что вы имели в виду, говоря, что, мол, все равно не угадаешь, и снова: Что это за кувшин, Он по воду ходил, потому что хотел пить или же встречался с кем-то, Что символизирует эта самая голова кувшина, Передавая соседу соль, думаете ли вы, что подаете надежду, Почему вы надели сегодня белую сорочку, Как вы считаете – это реальный кувшин или некая метафора, Какого он цвета – черный или красный, Одноцветный или расписной, Гладкий или с рельефными узорами, Вы знаете, что такое рельеф, Вам случалось когда-нибудь выигрывать в лотерею, Почему вы отправились голосовать только в четыре часа, хотя дождь прекратился уже в два, Что это за женщина рядом с вами на снимке, Над чем это вы так весело смеетесь, Вам не кажется, что такое серьезное дело, как волеизъявление, требует от всех избирателей не менее серьезного к себе отношения, полнейшей сосредоточенности и внимания, Демократия вызывает у вас смех, Или, может быть, слезы, Так все же – смех или слезы, Скажите, почему вы и не подумали починить кувшин, склеить обломки, Вам нравится время, в котором выпало жить, или же вы предпочли бы другую эпоху, Так, вернемся к соли и надежде, какое количество ее, по-вашему, необходимо, чтобы не превратить в нечто несъедобное то, чего вы ожидаете, Вы устали, Хотите домой, Не спешите, спешка – скверный советчик, человек не задумывается толком над своими ответами, а последствия этого могут оказаться самыми пагубными. Нет, вы не пропали, что это вам в голову пришло, вы, судя по всему, не понимаете, что здесь, у нас, люди не пропадают, а находятся. Успокойтесь, мы вас не пугаем, а хотим лишь, чтобы вы не спешили. По достижении этого пункта беседы жертве, загнанной в угол и уже готовой сдаться, задается последний, роковой вопрос: Ну, а теперь скажите мне, как вы проголосовали, то есть за какую партию вы отдали свой голос. Логично было бы предположить, что притянутые к допросу, припертые к стенке направленными микрофонами и видеокамерами пятьсот подозреваемых, выловленных среди избирателей, от чего, кстати, никто из нас не застрахован, ибо стоит лишь вспомнить ускользающую, рассеивающуюся суть обвинения, скудно сквозящего в тех фразах, убедительные образчики коих мы привели чуть выше, логично, говорю, было бы предположить, приняв в расчет относительную широту охваченного вопросами универсума, что и ответы – пусть с должной и естественной степенью погрешности – распределяться будут в той же пропорции, что и голоса на выборах, то есть сорок человек с гордостью заявят, что поддержали правящую ПП, столько же с ноткой вызова, с долей бравады – что голосовали за единственную оппозиционную партию, достойную именоваться так, то есть за ПЦ, а пятеро, ну да, пятеро, уж никак не меньше, скажут: Голосовал за ПЛ, скажут твердо, но вместе с тем как бы слегка извиняясь за свое упрямство, сладить с которым самим не под силу. Ну, а остальные, весь этот огромный остаток в четыреста пятнадцать респондентов, должен будет опять же в соответствии с неумолимой логикой зондирования ответить: Оставил бюллетень чистым. Но такой ответ – прямой и недвусмысленный, без недомолвок и экивоков, порожденных благоразумием или самомнением, – услышать можно было бы только от компьютера или от калькулятора, ибо две ипостаси его неколебимо честной природы – информатика и механика – иного и не предполагают, мы же имеем дело с людьми, а люди повсеместно известны как единственные одушевленные существа, умеющие лгать, хоть иногда они делают это от страха, а порой – ради выгоды, а бывает, и от осознания того, что в их распоряжении не имеется иного способа защитить правду. Итак, на первый, сторонний взгляд, план министерства внутренних дел провалился, и в самом деле – в первые минуты помощников обуяло полнейшее и постыдное смятение, и неведомо было, можно ли одолеть или обойти внезапно возникшее препятствие иначе, как повальными казнями, что, как широко известно, не слишком-то приветствуется в странах, чье демократическое устройство и достаточно развитая и гибкая правовая система позволяют достичь тех же целей, не прибегая к столь примитивным, к столь средневековым методам. И в этом-то сложном положении пребывая, министр внутренних дел выказал удивительную широту политической натуры, редкостную тактическую умелость и стратегическую дерзость, сулящие ему – как знать – покорение новых вершин, взлет к новым высотам. Два решения принял он, и оба важные. Первое – то, которое позднее в официальном заявлении министерства, распространенном через государственное новостное агентство, будет несправедливо обозвано макиавелльевым – заключалось в изъявлении от имени всего правительства горячей признательности пятистам образцовым гражданам, что в последние дни motu proprio[4]предложили властям свою помощь, поддержку и любое требующееся содействие ради того, чтобы успешно продвигались исследования аномальных факторов, которые выявились в ходе двух последних выборов. Вместе с этим выражением обычной и такой понятной благодарности министерство, предваряя вопросы, попросило семьи этих пятисот не удивляться и не тревожиться, что их близкие не дают о себе знать, ибо именно в отсутствии слуха и духа таится залог их личной безопасности, особенно если учесть, что деликатной операции присвоена высшая степень секретности – так называемый красный/красный уровень. Второе решение, доведенное до сведения исключительно узкого круга лиц, состояло в том, что был перевернут с ног на голову и вывернут наизнанку предшествующий план, согласно которому, если помните, предполагаемое массированное внедрение агентуры в народные массы должно было лучше, нежели что-либо другое, раскрыть тайну, разгадать загадку, шараду, головоломку – назовите как хотите – случившегося на выборах. С той минуты агентам предстояло действовать, разбившись на две неравные группы, из коих меньшая будет работать, так сказать, в поле – богатого урожая, по правде сказать, их труды не сулили – а вторая, большая – продолжать допросы пятисот задержанных – задержанных, заметьте, а ни в коем случае не арестованных – в случае надобности усиливая на них давление физическое и психологическое. Ибо не лжет старинная, веками испытанная и малость перефразированная поговорка, и пятьсот синиц в руках в самом деле лучше, чем пятьсот один журавль в небе. Правота ее подтвердилась в полной мере. Когда, проявляя изощренное дипломатическое хитроумие, после множества подходцев и прикидок задавал агент, работающий в поле, то есть в городе, первый вопрос: Не скажете ли, за кого проголосовали, ответ, без запинки даваемый ему, дословно совпадал со статьей закона: Представители власти не имеют права к принуждению или побуждению граждан под каким бы то ни было предлогом отвечать, как они проголосовали. Когда же с деланой небрежностью, словно бы невзначай и походя, как если бы речь шла о чем-то совершенно маловажном, произносился второй вопрос: Простите мне мое любопытство, но, может быть, вы вообще не заполнили бюллетень, следовавший ответ удивительно искусно сужал его до пределов чисто академических: Нет, гражданин, заполнил, но если бы даже и оставил его чистым, все равно оставался бы в рамках закона, позволяющего голосовать за любой из указанных списков или испортить бюллетень, нарисовав на нем, к примеру, карикатуру на президента, а оставить бюллетень незаполненным, дорогой мой и такой любознательный гражданин, есть мое неотъемлемое право, которое закон волей-неволей признает за избирателями и которое записано там всеми буквами, ибо никто не может быть подвергнут преследованию за то, что и так далее, но во всяком случае и для вашего душевного спокойствия повторю, что я как раз – не из тех, кто так поступает, это я так просто, теоретически, не более того. Будь ситуация обычной, ничего особенного бы не было в том, чтобы услышать подобный ответ два или три раза, это всего лишь означало бы, что не перевелись еще в этом мире люди, знающие законы, по которым живут, да еще и настаивают на их исполнении, однако выслушивать такое, сохраняя невозмутимый вид, бровью не шевельнув, ни единым мускулом не дрогнув, по сто, по тысяче раз подряд, как назубок затверженную молитву – тут ведь, согласитесь, терпение лопнет у всякого, а особенно у призванного да не сумевшего выполнить столь деликатное задание. Так что нечего и удивляться, что агенты, сталкиваясь раз за разом с такой обструкцией, теряли самообладание, наносили оскорбление словесное, а то и действием, а уж когда доходило до рук, не всегда с рук им это сходило, благо работали они, чтобы дичь не спугнуть, поодиночке, и легко себе представить последствия тех нередких случаев – особенно если дело было в так называемых проблемных кварталах, – когда устремлялись на помощь обиженному другие избиратели. Отчеты, направляемые агентами в центр, обескураживали скудостью своей и худосочием, ибо ни один человек, ну, ни единый не признался в электоральном своем воздержании, хотя иные, прикидываясь непонимающими, и говорили, что сейчас, мол, им страшно некогда, как-нибудь в другой раз, хорошо, а то магазины закроются, однако гаже всех оказывались, черт их дери, старики, и мнилось, что они, будто пораженные эпидемией глухоты, заключены в звуконепроницаемую капсулу, и когда оправившийся от замешательства агент в трогательном простодушии писал свой вопрос на бумажке, негодяи эти уверяли, что позабыли дома очки, или что почерк не разбирают, или что просто грамоте не знают. Были, впрочем, и агенты более искусные – те, что всерьез и буквально восприняли идею внедрения и, погрузившись в недра баров, угощали посетителей, ссужали деньгами поиздержавшихся игроков в казино, ходили на стадионы, особенно исправно посещая футбольные и баскетбольные матчи, потому что там на скамьях жмется больше всего народу, заводили разговоры с соседями и, если счет так и не был открыт, многозначительно сравнивали нулевую ничью с таким же результатом выборов, ожидая, не клюнет ли. Но если изредка и клевало, то попадалось на крючок все равно что ничего. Рано или поздно наставал черед задать вопрос: А кстати, не скажете ли, как вы голосовали, или: А скажите, кстати, вы бюллетень-то не оставили чистым, на что следовали соло или хором уже известные ответы: Я – да ну что вы, Мы – да с чего вы взяли, а вслед за тем немедля приводимы были – и в действие тоже – юридические резоны со всеми своими параграфами и подпунктами, да еще так бегло и бойко, что создавалось устойчивое впечатление, будто все, все без малейшего изъятия горожане избирательного возраста прошли интенсивный курс обучения соответствующим законам, и здешним, и чужеземным.