Читать книгу "[Про]зрение - Жозе Сарамаго"

В кафе, барах, закусочных, дискуссионных клубах и политических центрах – повсюду, где имелись приверженцы ПП, или ПЦ, или даже ПЛ, – выступление премьер-министра обсуждалось широко и, само собой разумеется, на все и разные лады. Больше всего радости речь доставила сторонникам ПП, и, с понимающим видом подмигивая друг другу, они ликовали оттого, что лидер их разработал блистательную выборную технологию, которая определялась забавным термином кнут-и-пряник, в старину применялась почти исключительно к ослам и мулам, но теперь, по велению времени, под воздействием новых исторических обстоятельств превосходно сгодилась и для людей. Иные из слушателей – задиры и забияки – твердили, что премьер должен был оборвать свою речь объявлением о введении чрезвычайного положения, что все сказанное после было уже ни к чему, что со всякой сволочью разговор должен быть короткий, церемониться не приходится и миндальничать нечего, что врагу – ни пяди и прочее, в том же воинственном духе и роде. Им возражали, что уж таких-то крайностей не надо бы, были у премьера свои резоны, но эти миротворцы по всегдашнему своему простодушию не ведали, что бешеная прыть непримиримо боевитых радетелей за крайние меры была всего лишь тактическим маневром, имевшим целью не давать активистам партии расслабляться, но держать их, что называется, в струне. Представители же ПЦ, как подобает оппозиции, хоть и согласны были с главным, то есть с необходимостью немедленно взвалить на кого-то ответственность и наказать виновников, злонамеренных или невольных, все же считали чрезвычайное положение, да еще неизвестно на сколь долгий срок вводимое, мерою несоразмерною, а приостановку действия гражданских свобод для тех, чье единственное преступление как раз и заключалось в осуществлении права на одну из этих самых свобод, – совершеннейшей бессмыслицей. Чем же это все кончится, резонно интересовались они, если всякий гражданин может спохватиться да обратиться в конституционный суд. Не разумней ли, не патриотичней ли было бы немедленно сформировать правительство национального спасения из представителей всех партий, ибо если положение и в самом деле создалось чрезвычайное, не чрезвычайным же и тем паче не осадным же положением его выправлять, и если правящая ПП потеряла оба стремени, то в самом скором времени вообще вылетит из седла. Активистам ПЛ улыбалась возможность участия в коалиционном правительстве, но куда сильней занимало их на самом деле иное, а именно – как бы так истолковать результаты выборов, чтобы скрыть обнаружившееся на выборах резкое падение рейтинга этой партии, поскольку перед ней, набравшей пять процентов на прошлых выборах и два с половиной – в первом туре нынешних, будущее теперь представало в кромешной, в черной нищете одного процента. Итоги раздумий отлились в заявление, где утверждалось, что, поскольку нет никаких объективных оснований думать, будто незаполненные бюллетени имели целью пошатнуть незыблемость государственного устройства или нарушить его системную безопасность, совпадение между жаждой перемен и предложениями, содержащимися в программе ПП, следует счесть чистой случайностью. Вот так, хоть стой, хоть еще что. Были, конечно, и такие, кто, выключив телевизор, едва лишь отговорил премьер-министр, ограничились перед сном беседой о житье-бытье своем, но кое-кто всю ночь рвал и жег бумаги. Да нет, не заговорщики это были, просто страшно стало.

Министру обороны, человеку сугубо гражданскому и в армии не служившему, введение чрезвычайного положения показалось малой малостью и сущей безделкой – он хотел бы объявить столицу на положении осадном, настоящем, без дураков и слюнтяйства, без каких бы то ни было потачек и поблажек, то есть воздвигнуть некую стену, разом и неодолимую, и подвижную, способную сперва остановить крамолу, а потом молниеносной контратакой раздавить ее. Покуда гангрена не затронула еще здоровые ткани нашей отчизны, добавил он. Премьер признал, что ситуация крайне тяжелая и страна может столкнуться с подлейшей попыткой расшатать самые краеугольные камни представительной демократии. Я бы назвал это скорее мощным залпом по нашей системе, позволил себе не согласиться министр обороны. Да, это так, но все же я полагаю – и глава государства мое мнение разделяет, – что мы, не теряя из виду опасности, так сказать, непосредственные, ближайшие, сиюминутные, держа наготове все средства и силы противодействия им, начинать все же должны не с того, чтобы танки на улицы выводить, и аэропорты закрывать, и блокпосты на въезде в город устанавливать, но с действий менее заметных, но не менее эффективных. Это каких же, вопросил министр обороны, не сделав даже малейшей попытки скрыть свое неудовольствие. Методы давно и хорошо известные, напомню вам, что в вооруженных силах тоже имеются свои спецслужбы. Мы называем их контрразведкой. Называйте как хотите. Что ж, я понимаю, куда вы клоните. Я и не сомневался, что поймете, сказал премьер и с этими словами подал знак министру дел внутренних. Не вдаваясь в тонкости предстоящей операции, взял слово тот, которые, как легко понять, относятся к разряду сведений сугубо конфиденциальных и, я бы даже сказал, совершенно секретных, мое ведомство в общих чертах уже разработало план систематического и повсеместного внедрения в самую толщу и гущу народа особым образом подготовленных агентов, что позволит нам понять корни происходящего и, значит, принять меры к тому, чтобы ликвидировать зло в зародыше. Ничего себе зародыш, перебил его министр юстиции, оно вполне себе уже родилось. Ну, это просто выражение такое, с легчайшим налетом досады отвечал тот и продолжал: Пришла пора сообщить высокому собранию при условии опять же полнейшей и абсолютной конфиденциальности, что находящиеся в моем распоряжении службы или лучше так – службы, подчиняющиеся моим распоряжениям, – не исключают, что истинные корни недавних событий могут тянуться за кордон, а то, что мы наблюдали, есть не более чем верхушка айсберга, то есть разветвленного международного заговора, направленного на дестабилизацию нашей страны и организованного, вероятно, анархистами, которые по причинам, покуда еще невыясненным, избрали нашу отчизну в качестве своей первой жертвы. Очень странно, заметил министр культуры, насколько мне известно, вернее, по сведениям, коими я располагаю, анархисты даже теоретически никогда не предполагали проводить акции такого характера и такого размаха. Весьма вероятно, саркастически ответствовал министр обороны, сведения, коими располагает дражайший коллега, относятся к идиллическому миру его дедов и бабок, а с тех пор, сколь бы странным это ему ни казалось, все довольно сильно переменилось, времена нигилистов, более или менее романтичных, более или менее кровожадных, канули и минули, а теперь перед нами – самый настоящий, неприкрытый терроризм, терроризм истый и чистый, принимающий весьма разнообразные обличья, но по сути всегда остающийся самим собой. Поосторожней, воскликнул на это министр юстиции, не надо преувеличений и рискованных сближений, мне представляется некорректным и, более того, вредным представлять терроризмом – да еще истым и чистым – появление в урнах пары-тройки незаполненных бюллетеней. Пары-тройки, пары-тройки, пробормотал министр обороны, изумлением вогнанный в столбняк, как можно считать парой-тройкой восемьдесят три процента голосов и как можно не понимать, что каждый такой бюллетень есть торпеда, всаженная нам в борт ниже ватерлинии. Вполне вероятно, что мои представления об анархизме безнадежно устарели, отвечал министр культуры, готов признать, что это так, однако же как ни далек я от того, чтобы считать себя специалистом в морских сражениях, знаю все же, что выше ватерлинии торпеда попасть и не может, устройство у нее такое. Министр внутренних дел вдруг как на пружине взвился над столом, явно собираясь заступиться за своего оборонного коллегу, обличить, быть может, столь явно обнаружившийся в совете министров дефицит политической эмпатии, но премьер отрывисто-звонким хлопком ладони по столу установил тишину и сказал как отрезал: Господа министры культуры и обороны смогут продолжить свои ученые и столь увлекательные дебаты по окончании заседания, вне стен этого зала, являющегося, быть может, еще в большей степени, нежели парламент, самым средоточием демократической власти, я же позволю себе напомнить, что мы собрались здесь, чтобы принять решения, которые спасут страну, оказавшуюся перед лицом небывалого еще за всю нашу вековую историю кризиса, а потому считаю необходимым немедленно прекратить бессмысленные словопрения и праздные умствования, недостойные той ответственности, что легла нам на плечи, и несовместимые с ней. Он сделал паузу, которую никто не решился нарушить, и продолжил: Итак, я хочу с предельной ясностью довести до сведения господина министра обороны, что решение главы государства использовать на этом первом этапе преодоления кризиса план, разработанный соответствующими структурами министерства внутренних дел, не означает и никогда не будет означать, что мы окончательно и однозначно отказываемся объявлять столицу на осадном положении, ибо все здесь зависит от того, каково будет развитие дальнейших событий, реакция горожан, состояние умов и настроения в остальной стране, не всегда предсказуемое поведение оппозиции и особенно – в данной ситуации – ПЛ, которой до такой степени нечего терять, что она вполне способна поставить на карту то немногое, что у нее еще есть, и пойти ва-банк. Не думаю, что нас должна серьезно беспокоить партия, не сумевшая набрать и одного процента голосов, заметил министр внутренних дел, передернув пренебрежительно плечами. А вы их декларацию-то читали, спросил премьер. Читал, разумеется, я по должности обязан читать политические заявления, это моя прямая и святая обязанность, есть, разумеется, такие, кто держит штат помощников, чтоб они начальству разжевывали, а тому оставалось бы только глотать, но я – человек старого закала, доверяю только собственной голове, пусть даже и ошибусь. Вы позабыли, что министры – помощники главы правительства. И это честь для нас, господин премьер-министр, а разница – и огромная – состоит в том, что мы-то приносим вам уже переваренную пищу. Ладно, отставим пока гастрономию и пищеварительные процессы и вернемся к декларации ПЛ, что вы об этом думаете. Думаю, что это неуклюже состряпано по старинному и наивному рецепту, гласящему, что если не можешь победить врага – присоединись к нему. А применительно к текущему моменту. А применительно к текущему моменту это значит – сумей создать впечатление, будто не твои голоса – вроде как и твои. Пусть так, но нам надлежит глядеть в оба, этот трюк может произвести впечатление на граждан, тяготеющих к левым. Хоть мы пока толком и не знаем, что к чему, сказал министр юстиции, вижу однако, что мы не хотим признаться, глядя друг другу в глаза и положа руку на сердце, что большая часть этих восьмидесяти трех процентов – это наши избиратели, наши и ПЦ, и нам бы стоило спросить себя, почему же они решили оставить бюллетени незаполненными, вот в чем, господа, истинная проблема, а вовсе не в том, насколько наивны или изощренны аргументы левых. В самом деле, отвечал премьер, вглядясь повнимательней, можно сказать, что наша тактика не больно-то отличается от тактики ПЛ, мы рассуждаем так – если большинство этих голосов подано не за тебя, сделай вид, что и твои соперники их не получили. Иными словами, сказал сидевший на углу стола министр транспорта и связи, вляпались мы все в одно и то же. Рассуждая в рамках чистой политики, не стал бы торопиться со столь категоричными выводами, но не могу не признать, что доля истины в вашей реплике заключена, ответил премьер и закрыл заседание.