Читать книгу "Четверть века в Америке. Записки корреспондента ТАСС - Андрей Шитов"

Женщина-папарацци ретировалась. Я думал, что ее выведут или она сама уйдет из зала, но она, видимо, совсем не была смущена. Невозмутимо прошествовала обратно на свое место и уселась. Спектакль продолжался.

Позже в главной советской партийной газете «Правда» появились полемические заметки о том, что, мол, негоже любимцам нашего народа опускаться до гастролей на таком уровне. Я не согласен. Вся жизнь — театр, и все мы в нем актеры, даже если и мним себя порой постановщиками. И звезды — тоже обычные люди. Им тоже хочется и мир посмотреть, и себя показать, да даже и подзаработать.

Незримая граница

Хотя, конечно, аудитория у наших артистов в Нью-Йорке тогда была специфическая — в основном, эмигрантская и, в основном, еврейская. Между этой диаспорой и советскими командированными пролегала незримая, но отчетливая «государственная граница».

Впрочем, как раз мы, журналисты, пересекали ее свободнее, чем «официальные лица». Среди моих тогдашних приятелей был, например, Александр Сумеркин, бродивший по Нью-Йорку в чем-то вроде долгополой кавалерийской шинели.

Он был редактором эмигрантского издательства «Руссика», и мы сошлись на любви к печатному слову. Он готовил к выпуску «шемякинский» трехтомник Высоцкого, а я страстно жаждал его заполучить. Для этого предлагал написать о выходе новинки и думал, с кем бы ее обсудить.

«Может, с Бродским?» — спрашивал я у Саши. «Можно и с Бродским, — отвечал он. — Только знаешь, он все-таки и сам поэт. Будет неловко, если ты станешь говорить с ним только о Высоцком…»

Стыдно и горько признаться, но с творчеством Иосифа Бродского я тогда был совершенно не знаком, хотя позже бредил его стихами. И эпиграфом к этой вот книге вполне может служить его строчка: «Моя песня была лишена мотива, но зато ее хором не спеть…»

Разговор тот в итоге так и не состоялся, хотя одна мимолетная встреча с Бродским у меня в Нью-Йорке все же произошла. Я представился ему после одного из его поэтических вечеров в еврейском культурном центре «92Y» на Манхэттене и даже договорился об интервью. Но так и не поехал — опять же по причине своего тогдашнего дремучего поэтического невежества…

Сумеркин позже стал литературным секретарем Бродского, получившего Нобелевскую премию. А я сейчас, копаясь в Интернете для перепроверки своих воспоминаний, нашел в одном из эмигрантских изданий упоминание о том, что Бродский встречался с Высоцким и подарил ему книжечку своих стихов с надписью: «Лучшему поэту России, как внутри ее, так и извне». Конечно, это справедливо: у Высоцкого добрая половина строк вошла в пословицы.

Сергей Довлатов в своих воспоминаниях о Бродском рассказывает, как тот вручил ему однажды сборник переводов с элегантным экспромтом: «Двести восемь польских строчек / дарит Сержу переводчик». Вскоре выяснилось, что ровно то же самое он писал и другим своим знакомым, меняя только имена. Но рассказ завершается словами: «И все равно он гений».

Самого Довлатова гением при жизни никто не считал. Слава пришла к нему посмертно и одно время, на мой взгляд, была даже погромче и пошире, чем у Бродского.

Посмертным было и мое заочное прикосновение к судьбе Довлатова. Когда он в 1990 году умер, я узнал об этом среди ночи, написал короткую заметку и, поскольку время было еще советское, принялся гадать, выпустят такую новость на ленту ТАСС или нет. Выпустили. А два десятка лет спустя, когда слава Довлатова в России уже гремела, я получил из архивов ФБР выдержки из его следственного дела. Но это уже другая, вашингтонская история и о ней рассказ еще впереди.

Смысл пропал

В Нью-Йорке же в 2010 году тихо скончалась вскоре после своего столетнего юбилея старейшая и самая известная русская эмигрантская газета в Америке — «Новое русское слово» (НРС), где Довлатов в свое время печатался. Трудно отделаться от впечатления, что после прекращения идеологического противостояния между Востоком и Западом она просто лишилась смысла своего существования. А с ним, надо полагать, отмерли и источники финансирования.

Хотя, когда в мои нью-йоркские годы НРС вдруг стала активно использовать материалы ТАСС, мы воспринимали это очень позитивно — как признак оздоровления и самого издания, и общего состояния отношений между русскоязычной эмиграцией и ее исторической родиной на почве деидеологизации.

Ан поди ж ты: после всплеска активности, вызванного интересом к очередной «смене вех» в России, газета, получается, стала просто не нужна. Невольно вспомнишь поговорку о том, что с желаниями надо поосторожнее: вдруг сбудутся…

Вообще у всего есть своя внутренняя логика. Вот, к примеру, в рамках той же деидеологизации меня в свое время пригласили на Русское радио Нью-Йорка делать еженедельные обзоры международных новостей и отвечать на вопросы радиослушателей.

Это давало ощущение востребованности, а к тому же и приносило небольшой дополнительный доход. Поэтому я охотно вел программу месяца два или три — до тех пор, пока меня однажды не спросили, в чем все-таки корень бед в давнем арабо-израильском противостоянии.

Я не специалист по Ближнему Востоку, но незадолго до того побывал в Израиле и как раз об этом спрашивал своего коллегу-тассовца, который на этой теме, что называется, собаку съел. Честно пересказал в эфире его ответ, который, мягко говоря, был не слишком произраильским. Уже тогда понимал, что, наверное, зря это делаю. И на следующий же день передачу с моим участием «временно приостановили» — чтобы больше уже не возобновлять.

А чего вы хотели? Свободы слова? Как сказали бы мои тогдашние слушатели с Брайтон-Бич, не делайте мне смешно…

1.3. О чем мы думали

Из-за просоветского августовского путча 1991 года в Москве у меня в Нью-Йорке утащили с парковки автомашину.

В те дни я как раз работал в ночную смену. Передавал в редакцию обзоры американского телевидения и газет, которые, как и вся мировая пресса, неотрывно следили за развитием драматических событий в советской столице.

Кстати, благодаря восьмичасовой разнице во времени в Москве зачастую знакомились со свежими выпусками New York Times или Washington Post даже раньше, чем в самой Америке. Причем не только в наших обзорах, но и в оригинале, поскольку ключевые статьи пересылались для перевода по факсимильной связи.

Помню, именно оригиналы стал затребовать себе после возвращения на родину со своей рекордной посольской вахты в Вашингтоне в 1986 году легендарный наш дипломат Анатолий Добрынин. А мы и рады были служить. Обработка публикаций в любом случае входила в обязанности тассовцев и заменяла собой в доцифровую эпоху агрегаторы наподобие «Инопрессы» — во всяком случае, для подписчиков, получавших соответствующую рассылку.

Я сам первые годы работы в ТАСС занимался переводами и порой невольно усмехался цензурному парадоксу: бывали случаи, когда статьи из зарубежных газет с массовыми тиражами переводились и направлялись в наши «инстанции» в единственном экземпляре. Но зато школа работы с текстами была отличная и к тому же выгодная: переводческий труд даже в советское время оплачивался в агентстве постранично, и я мальчишкой зарабатывал, как какой-нибудь министр.