Читать книгу "Записки Римского клуба - Аурелио Печчеи"

* * *

Жена приехала ко мне в Китай спустя несколько месяцев. Проведенные в Китае годы оказались беспокойными и богатыми приключениями. В те времена весь мир к востоку от Суэца представлял, по сути, британскую территорию. Не тратя лишних усилий и не делая лишних движений, Британская империя – через посредство исключительно дееспособного корпуса гражданских служащих, эффективно поддерживаемых в случае необходимости Королевским флотом и несколькими батальонами сухопутных войск, – умудрялась с легкостью править огромными территориями, поддерживая там необходимый порядок и следя за соблюдением коммерческих интересов британской короны.

Все это вызывало во мне тогда определенное уважение к этой нации, вместе с тем я не мог не задавать себе вопроса, когда и где наконец ветер перемен всколыхнет все эти народы, работающие до седьмого пота и послушно пляшущие под чужую дудку. Ведь звуки ее доносились из страны, отделенной от них тысячами километров п многими неделями пути.

…Некоторое время я прожил в Шанхае – городе, который остался в моей памяти городом резких, разительных контрастов. Казалось, даже сам взрывной характер вездесущих жителей этого города предвещал грядущие важные события. И, как постоянное напоминание о том, чего никогда не должно было бы быть на земле, поражали слова объявлений на зеленых оградах Международного сеттльмента (неподконтрольной китайцам территории): «Вход собакам и китайцам строго воспрещен». При всем своем своеобразном очаровании, прихотливом сочетании грубой силы и соблазнов, Шанхай все-таки был кошмарным городом, и именно там я впервые почувствовал себя зрелым.

Позднее я имел возможность увидеть и отчасти понять истинное лицо Китая. Прежде чем окончательно обосноваться в Гонконге, я много ездил по стране и прожил два года в центральных районах, в городе Наньчане, где итальянские компании строили тогда авиационный завод.

В Наньчане я впервые услышал о волнениях на юге провинции, говорили, что там «бандиты». Если бы я знал тогда, что это были местные крестьяне, объединявшиеся вокруг Мао Цзэдуна и его сторонников накануне Долгого марта, я бы обязательно попробовал познакомиться с ними поближе. К сожалению, я не знал об этом и упустил эту возможность.

Здесь, в Наньчане, в августе 1937 года я впервые узнал, что такое воздушный налет: японское вторжение в Китай началось именно в том месте, где мы жили. Правда, те несколько бомб, которые были тогда сброшены японскими самолетами, вызвали больше паники, чем серьезных разрушений. Одна из них едва не угодила в квартал, где поселился итальянский технический персонал. Мне под беспорядочным перекрестным огнем спешно пришлось пробираться туда.

Несмотря на молодость, мне предстояло эвакуировать из Нацьчана в более безопасные внутренние районы страны, а потом в Гонконг сотню перепуганных, плачущих женщин и детей (среди которых была и моя собственная жена), так как на меня было возложено руководство и управление предприятием.

Эта и без того хлопотливая и нелегкая задача осложнялась еще тем, что как раз в эти дни Италия круто изменила порядок своих политических альянсов, поссорилась с Китаем и подружилась с Японией. Все это внесло еще большую сумятицу в наше положение.

В фашистской Италии

Когда я возвратился в Европу, уже надвигалась Вторая мировая война, и я сразу же примкнул сначала к антифашистскому фронту, а потом – к движению Сопротивления. Эти годы еще более закалили мой характер, обогатили жизненный опыт. Я принадлежал к немарксистскому левому движению «Джустиция э либерта» («Справедливость и свобода»), которое выступало за радикальное обновление итальянского общества (но, увы, программа которого так и по была осуществлена) и вместе с коммунистами возглавило настоящую активную борьбу не на словах, а на деле.

«Справедливость и свобода» организовывала боевые группы в городах и долинах Альп. Однако реальные наши действия тормозились из-за недостаточно эффективной помощи со стороны союзников. Тогда еще, к счастью, я не успел попасть в полицейские черные списки и мог беспрепятственно предпринимать деловые поездки за границу. Однажды в 1942 году я дерзко воспользовался этой возможностью и вместе с одним из моих друзей пробрался в расположенный в Берне центр американских разведывательных служб в Европе. Там мы заявили свой решительный протест командованию союзников и потребовали от них немедленных поставок снаряжения для наших боевых групп, действовавших в горных районах.

Конечно, мало было надежды, что наша дерзкая выходка пройдет не замеченной нацистскими шпионами, державшими службы союзников в Берне под неусыпным наблюдением. Но, может быть, как раз благодаря этой дерзости миссия наша оказалась в конечном счете успешной, ибо после этого не только значительно увеличилась помощь союзников боевым отрядам организации «Справедливость и свобода», но и нам с другом удалось уцелеть и не угодить в тюрьму. На следующий год, после заключения перемирия 8 сентября, я все-таки принял решение уйти в подполье.

1944 год был для меня не очень удачным. В феврале я оказался жертвой одной из регулярных облав, проводившихся местной фашистской милицией, и был арестован. Как раз тогда я только что вернулся из Рима, куда был послан для установления контактов с центральным руководством нашего движения. При аресте у меня нашли планы боевых действий, шифры и ключи к ним. К тому же как раз в то время на берегу Средиземного моря, в Анцио, высадились союзники, и партизаны превращались в еще более серьезную угрозу для фашистов на полуострове (особенно они боялись за коммуникации). Поэтому ни фашисты, ни нацисты не останавливались ни перед какими средствами, чтобы заставить своих узников заговорить, и как можно скорее. Все это значительно осложняло мое и без того тяжелое положение.

Я подготовился нравственно и физически к тому, чтобы оказать упорное сопротивление. На следующий день после моего ареста я должен был бы присутствовать, если бы остался на воле, на нескольких собраниях, поэтому моей главной задачей было продержаться до того момента, пока мои товарищи, заметив мое отсутствие, не подумают, что со мной что-то случилось, и не примут соответствующих мер предосторожности. Мне необходимо было выиграть время. При этом я уповал на то, что стенографировал собственноручно некоторые из обнаруженных у меня документов и нацистам не так-то быстро удастся их расшифровать. Так и случилось – я оказался для них крепким орешком. Я был здоров как бык и смог не один день выносить жестокие нацистские пытки.

Одиннадцать месяцев заключения были одним из самых ярких периодов моей жизни. Я искренне благодарен судьбе за то, что именно там, в тюрьме, в нечеловеческих условиях, получил я самые наглядные в моей жизни уроки человеческого достоинства и мужества. И моими учителями оказались самые на первый взгляд скромные и простые люди. Им не от кого было ждать поддержки и помощи. Единственной опорой мужества были для них их собственные убеждения и человечность. Именно тогда, наверное, я впервые осознал, какое доброе начало подспудно таится в человеке и лишь ждет освобождения, и что современное общество должно научиться давать выход этим добрым силам. Я убедился, что можно и в тюрьме оставаться свободным, что можно заковать в цепи человека, но идеи не подвластны никаким тюремщикам. Я воочию убедился также, что часто намного легче красиво умереть, чем стойко переносить пытки, легче найти силы вести себя на собственном расстреле как актер, в последний раз в жизни играющий великую трагическую роль, чем постоянно ощущать, как день за днем разрушается твоя плоть, иссякают силы и тает здоровье, и все-таки сохранять при этом верность идеалам. На такую поистине героическую стойкость способны лишь избранные.