Читать книгу "Смерть Ахиллеса - Борис Акунин"

2) Если сведения верны, а до сих порmonsieur NN не подводил, Соболев не просто нормальный мужчина, но мужчина,который уже по меньшей мере месяц говеет.

3) Мадемуазель Ванда — тот же женскийтипаж, что минская пассия генерала, которой он делал предложение, но былотвергнут, а позднее и брошен.

В общем, пороховая мина готова. Однако дляверности нужна и какая-нибудь искра.

— Что, Коля, лоб морщишь? Боишься, что непонравлюсь я твоему земляку? — спросила Ванда вроде бы с вызовом, ноАхимас уловил в тоне затаенное беспокойство. Любая раскрасавица и завзятаяразбивательница сердец нуждается в постоянных подтверждениях своейнеотразимости. В сердце всякой роковой женщины шевелится червячок,нашептывающий: а вдруг чары рассеялись, вдруг волшебство больше не повторится?

В зависимости от характера, женщину нужно либоуверить, что она всех милее, прекрасней и белее, либо, наоборот, пробудить вней дух соревновательности. Ахимас был уверен, что Ванда относится ко второмутипу.

— Видел его сегодня, — вздохнул он,глядя на певичку с сомнением. — Опасаюсь, не ошибся ли с подарком. У нас вРязани Михаила Дмитриевича сердцеедом считают, а он уж больно серьезен. Вдругничего не выйдет? Вдруг не заинтересуется генерал нашим даром?

— Ну, это не твоя печаль, — сверкнулаглазами Ванда. — Твое дело деньги платить. Принес?

Он молча положил на стол пачку.

Ванда взяла деньги, нарочно сделала вид, чтопересчитывает.

— Все десять тысяч? То-то. — Оналегонько стукнула Ахимаса пальчиком по носу. — Ты, Коля, не опасайся. Вы,мужчины, народец нехитрый. Не уйдет от меня твой герой. Скажи, он песни любит?Там у Дюссо в ресторане, кажется, роялино есть.

Вот оно, подумал Ахимас. Искра для мины.

— Да, любит. Больше всего романс«Рябина». Знаете такой?

Ванда задумалась, покачала головой.

— Нет, я русских песен мало пою, всебольше европейские. Ну да не беда, сейчас отыщу.

Взяла с пианино песенник, полистала, нашла.

— Этот, что ли?

Пробежала пальцами по клавишам, помурлыкалабез слов, потом вполголоса напела:

Нет, нельзя рябинке

К дубу перебраться!

Знать, мне сиротинке

Век одной качаться.

— Экая дрянь чувствительная. Герои —публика сентиментальная. — Она мельком оглянулась на Ахимаса. — Тыиди теперь. Схватит генерал ваш рязанский подарок, обеими руками уцепится.

Ахимас не уходил.

— Даме приходить в ресторан одной неположено. Как с этим быть?

Ванда страдальчески закатила глаза.

— Коля, я в твою торговлю парусиной нелезу, вот и ты в мою профессию не лезь.

Он постоял с минуту, слушая, как низкий,страстный голос изнывает от желания прильнуть к дубу. Потом тихо повернулся,пошел к двери.

Мелодия прервалась. Ванда спросила вслед:

— А не жалко, Коля? Меня другомуотдавать?

Ахимас обернулся.

— Ладно, иди, — махнула она. —Дело есть дело.

8

В ресторане гостиницы «Дюссо» все столы былизаняты, но заранее прирученный портье не подвел — приберег для господинарепортера самый удобный: в углу, с обзором всего зала. Без двадцати девять,звеня шпорами, вошли сначала трое офицеров, потом сам генерал, потом ещечетверо. Прочие гости, строго-настрого предупрежденные метрдотелем не докучатьгерою знаками внимания, вели себя деликатно и делали вид, что явились вресторан не поглазеть на великого человека, а просто поужинать.

Соболев взял карту вин, не обнаружил в ней«шато-икема» и велел послать за ним в магазин Леве. Свита предпочла шампанскоеи коньяк.

Господа военные переговаривались вполголоса,несколько раз грянул дружный хохот, причем особенно выделялся заливистыйгенеральский баритон. Судя по всему, заговорщики пребывали в отличномрасположении духа, что Ахимаса вполне устраивало.

В пять минут десятого, когда «шато-икем» нетолько доставили, но уже и откупорили, двери ресторации распахнулись, словнопод напором волшебного ветра, и на пороге появилась Ванда. Она картиннозастыла, подавшись вперед всем своим гибким телом. Лицо раскраснелось, огромныеглаза сияли полуночными звездами. Весь зал обернулся на звук, да так и замер,околдованный чудесным зрелищем. Славный генерал и вовсе будто окоченел, недонеся до рта вилку с маринованным рыжиком.

Ванда чуть-чуть подержала паузу — ровностолько, чтобы зрители оценили эффект, но не успели снова уткнуться в тарелки.

— Вот он, наш герой! — звонковоскликнуло чудесное видение.

И порывисто, цокая каблучками, влетело в зал.

Зашелестел бордовый шелк, закачалось страусиноеперо на широкополой шляпе. Метрдотель в ужасе всплеснул руками, памятуя озапрете на публичные сцены, однако он зря тревожился: Соболев ничуть невозмутился, вытер блестевшие губы салфеткой и галантно поднялся.

— Что же вы сидите, господа, и не чествуетеславу земли русской!? — обернулась к залу восторженная патриотка, ни намиг не выпуская инициативы. — Михаилу Дмитричу Соболеву ура!

Казалось, гости только этого и ждали. Всеповскакивали с мест, зааплодировали, и грянуло такое энтузиастическое «ура»,что под потолком покачнулась хрустальная люстра.

Генерал симпатично покраснел, кланяясь на всестороны. Несмотря на всеевропейскую известность и всероссийское обожание, он,кажется, так и не привык к публичным восторгам.

Красавица стремительно подошла к герою,раскинула тонкие руки:

— Позвольте поцеловать вас от имени всехмосквичек! — и, крепко обхватив за шею, троекратно облобызала постаромосковскому обычаю — прямо в уста.

Соболев побагровел еще пуще.

— Гукмасов, пересядь, — тронул он заплечо черноусого есаула и показал на освободившийся стул. — Окажите честь,сударыня.

— Нет-нет, что вы! — испугаласьпрекрасная блондинка. — Разве я посмею? Если позволите, я лучше спою длявас свою любимую песню.

И все так же порывисто направилась к стоявшемув центре зала белому роялино.

На взгляд Ахимаса Ванда действовала чересчурпрямолинейно, даже грубо, однако видно было, что она совершенно в себе уверенаи отлично знает, что делает.