Читать книгу "Заяц с янтарными глазами - Эдмунд де Вааль"

По пути из аэропорта Ханэда такси виляло из стороны в сторону, чтобы объехать самые опасные выбоины, чтобы не наехать на детей, велосипедистов и на женщин в мешковатых узорных штанах, тащившихся в сторону города. Токио являл собой очень странное зрелище. Первое, что бросалось в глаза, — причудливо переплетенные телефонные и электрические провода, тянущиеся во всех мыслимых направлениях над рыжими от ржавчины крышами лачуг. А потом на юго-западе показалась в зимнем свете гора Фудзи.

Американцы бомбили Токио три года, но самыми разрушительными оказались налеты 10 марта 1945 года. В тот день в пожарах, вызванных зажигательными бомбами, погибли сто тысяч человек. Около сорока квадратных километров городской территории превратились в руины.

Обратились в прах и пепел почти все постройки, кроме горстки. В числе уцелевших был Императорский дворец за серыми стенами из валунов и широкими рвами, несколько зданий из камня или бетона, несколько кура — складов, где семьи купцов хранили свои сокровища, и отель «Империал». Его спроектировал в 1923 году Фрэнк Ллойд Райт: это было фантастическое, дерзкое скопление бетонных храмов вокруг множества прудов — «японизм» в слегка ацтекской трактовке. Этот комплекс пережил и землетрясение 1923 года — его лишь слегка задело. Уцелело также здание японского парламента, нескольких ведомств, американское посольство и офисные здания в деловом квартале Маруноути напротив дворца.

Все это было реквизировано для нужд оккупационных властей. Журналист Джеймс Моррис (впоследствии — Джанет Моррис) писал об этом странном районе в своем травелоге 1947 года «Чаша Феникса»: «Маруноути — это маленький американский островок, окруженный японским морем пепла, щебня и ржавых жестянок. Когда проходишь мимо домов, по барабанным перепонкам ударяет диссонирующая музыка армейского радио, а отдыхающие после дежурства джи-ай стоят, прислонившись к ближайшей удобной стене… Можно подумать, находишься где-нибудь в Денвере».

И вот здесь, в самом парадном из этих зданий, Дайити (№1), размещалась штаб-квартира генерала Макартура, верховного командующего союзных держав (ВКСД), даймё-янки.

Игги попал в Японию через два года после того, как император фальцетом объявил по радио о поражении в войне, используя манеру речи и обороты, остававшиеся неизвестными за пределами императорского двора. Он предупредил, что «лишения и страдания, которым подвергнется наш народ, наша страна, будут велики…». За месяцы, которые протекли с тех пор, Токио вполне привык к своим оккупантам. Американцы провозгласили, что будут править, проявляя чуткость.

На фотографии, запечатлевшей генерала и императора в американском посольстве в Токио, их отношения прочитываются очень ясно. На Макартуре форма цвета хаки, рубашка с расстегнутым воротом и ботинки. Он стоит, уперев руки в поясницу: это «американский солдат, не любящий мишуры», как выразился репортер «Лайф». Рядом — император. Он хрупкий, безукоризненно опрятный, в черном костюме, рубашке с воротником-стойкой и полосатым галстуком, неотступно верный традициям. Эта фотография как бы сообщает: чуткость и хорошие манеры встретились для переговоров. Японская пресса отказывается печатать фото. ВКСД распоряжается опубликовать его. На следующий день после того, как был сделан этот снимок, императрица присылает Макартуру букет цветов, выращенных в дворцовых садах. А еще через несколько дней — лакированную шкатулку с императорским гербом. Осторожное общение начинается с подарков.

Таксист привез Игги в гостиницу «Тейто» напротив дворца. Тогда было трудно не только оформить разрешение на въезд в Японию и проживание там. Трудно было найти и жилье: «Тейто» была одной из двух уцелевших гостиниц. Община экспатриантов из штатских была крошечной. Помимо дипломатического корпуса и журналистов, в Токио находилась горстка бизнесменов вроде Игги да несколько ученых. Игги приехал как раз тогда, когда Международный военный трибунал для Дальнего Востока начал судить военных преступников, в том числе Хидэки Тодзио и Рюкити Танака, главу тайной полиции. По отзывам западной прессы, Тодзио обладал «неземным самодовольством самурая».

ВКСД постоянно издавал приказы, имевшие отношение буквально ко всему: от мелочей гражданской жизни до принципов управления Японией, и часто в этих приказах находила отражение американская чуткость. Макартур решил, что необходимо отделить синтоистскую религию — тесно связанную с подъемом национализма, который произошел в последние пятнадцать лет, — от государства. А еще ему хотелось разрушить гигантские промышленно-торговые конгломераты:

Император — глава государства… Его обязанности и полномочия будут осуществляться в соответствии с новой Конституцией и… согласовываться с волей народа… Государство отказывается от суверенного права на ведение войн… С японской феодальной системой будет покончено… Отныне и впредь никакие дворянские права не будут ни в какой форме учитываться в функционировании государственной или гражданской власти.

Кроме того, Макартур решил, что женщины — впервые в истории Японии — должны получить право голоса на выборах, а двенадцатичасовой рабочий день на заводах и фабриках следует сократить до восьми часов. В Японию пришла демократия, объявил ВКСД. Местная и иностранная пресса подвергались цензуре.

У американской армии в Токио имелись свои газеты и журналы, а из будок часовых разносились громогласные звуки радио. Имелись у американцев и свои бордели (АОР — Ассоциация отдыха и развлечений), и санкционированные места для завязывания уличных знакомств («Оазис» в Гинзе, где поджидали девушки, одетые в «дешевые подделки под вечерние платья», как заметил один американец). В поездах имелись особые вагоны для солдат оккупационной армии. Реквизированный театр был превращен в центр «Эрни Пайл», где солдаты могли смотреть фильмы и киножурналы, пользоваться библиотекой или одним из «нескольких просторных холлов». А еще существовали магазины «только для оккупантов» — сеть МЗТ (магазинов заграничных товаров) и гарнизонные лавки, где продавались американские или европейские продукты, сигареты, домашняя утварь и спиртные напитки. Там принимали только доллары или военные платежные сертификаты (ВПС), военные чеки.

Поскольку здесь теперь была военная территория, почти для всего изобретались аббревиатуры, непонятные как для покоренных, так и для новоприбывших иностранцев.

В этом странном разгромленном городе прежние названия улиц исчезли, а на их месте возникли новые, например проспект «А» и Десятая улица. Кроме армейских джипов и черного «кадиллака» 1941 года выпуска, принадлежавшего генералу Макартуру, с мастером-сержантом за рулем и эскортом белых джипов военной полиции, проносившихся по улицам к штаб-квартире, — по городу разъезжали японские фургоны и грузовики на угле или дровах, изрыгавшие столбы дыма, и трехколесные такси бата-бата, застревавшие в выбоинах. Рядом со станцией Уэно еще висели объявления о розыске пропавших родственников или солдат, вернувшихся из-за границы.

Нищета в те годы царила страшная. Разрушено было 60 % городской застройки, потому жители ютились в крайней тесноте в лачугах, наспех сооруженных из любых подручных материалов. Большинство стройматериалов американская армия реквизировала в первые восемнадцать месяцев. Кроме того, у рабочих уходило много часов на то, чтобы добраться в город из предместных трущоб, штурмуя ужасные поезда. Купить новую одежду было практически невозможно, и еще много лет после окончания войны можно было видеть отставников, донашивавших военную форму с отпоротыми знаками отличия, и женщин в момпей — мешковатых штанах, которые обычно надевали, отправляясь работать в поле.