Читать книгу "Исход - Оксана Сергеевна Кириллова"

наказанным, если не сделает этого? Или хотел награду – за то, что выслужился? Или он любит совмещать: и награда, и чтоб без выговоров?

Снова никакой реакции. Тогда Арман выпрямился на деревянном стуле и вновь сорвался:

– Хоть что-то сделай по собственному желанию! Не из страха, не из выучки, не за премию! А потому, что такова твоя свободная воля! Думаешь, какого черта я тут сижу и донимаю тебя? Если мы, как обезьяны, приучились действовать за награду или только чтоб не наказали, то только два пути и остается – подчинение или протест. Ты выбрал одно, я другое. Кто прав, лейтенант? А?! Черт его знает. Но только я, хоть и сижу тут у вас под замком и с отбитыми почками, побольше свободен, чем ты. Я никому не подчиняюсь. А ты исполняешь по велению. Покорный чему-то, чего даже не видел никогда в своей жизни. Как ты нас усердно отпинал, а? Ты избивал нас с таким усердием! Ценное качество, само по себе ценнее того, за что ты избивал, понимаешь? Сегодня делаешь, что приказали. А если завтра приказ изменится? Что тогда? Ну, ломай себя из раза в раз, подстраивайся, раз тебе так легче. Но думаешь, ты не в ответе за то, что будет в итоге со всеми нами? Видишь только эти свои квадратные метры – сколько у вас их тут?! – стул да стол? И только стены свои, погано выкрашенные. И то, что внутри этих стен происходит. А выхлопа в целом не замечаешь.

Лейтенант непроизвольно скользнул взглядом по стенам, давно требовавшим ремонта, и тут же вновь уткнулся в бумаги.

– Людей любить надо, лейтенант… Со всеми их тенями и дерьмом. А не бороться с ними. Есть у тебя такая власть, лейтенант? Любить всякого, даже неугодного? Нет, конечно. Ты даже над собой не имеешь власти. Но если заимеешь, то научишься противостоять разделению. Научишься получать наибольший результат наименьшими усилиями. Вот что такое объединение! Посмотри на меня, лейтенант, попытайся увидеть таким, каким я сам себя вижу! Хотя бы попытайся, сделай усилие! Ведь я пытаюсь. Пытаюсь изменить чертов мир! Я пытаюсь пробудить людей, которые выйдут из толпы и больше никогда не захотят быть ее частью. Людей разумных, если угодно. А даже если и не угодно. Людей, которые владеют в первую очередь собой. Владеть собой ведь главная власть, которая может быть дана человеку, лейтенант. А не та, которой ты служишь. Я хочу однажды проснуться в мире таких, которые понимают и видят всякую закономерность любого взаимодействия при любом контексте. Всякую закономерность. Любого взаимодействия. При любом контексте. – Не отводя взгляда, Арман вбивал слова в мозг лейтенанта. – Которые не позволяют себя отдавать в управление. Которые не боятся ответственности. Помоги мне! Иначе в очередной раз пойдем на старый виток, по которому прошли уже миллиарды ног миллиарды раз. Поставь себя на мое место, узнай меня таким, каким я сам себя знаю! Попытайся! Давай будем вместе, заодно – за разум! Ведь ты сам плетешь свою жизнь. Никто не может исказить ее геометрию без твоего разрешения. Но ты сам разрешаешь это, потому что сейчас все устроено так, чтоб ты считал это позволение самым естественным из возможных порядков. Теперь, думаешь, переложил ответственность – и спросят с тех, кто выше? Черта с два! Даже если переложил – дело все равно всегда в тебе.

Лейтенант наконец оторвался от незаполненной формы, откинулся на спинку стула и уставился на Армана душным, тягучим, полным ненависти взглядом. Глаза его были красными от усталости и постоянного недосыпа: ко всему прочему, последнюю неделю ему еще приходилось готовиться к очередной переаттестации. Нарастающая боль в затылке злила, но еще больше его злило и каждое только что произнесенное слово, и то, что он не сделал ничего, чтобы заткнуть идиота, который никак не унимался.

А «идиот» продолжал играть в свою игру:

– Лейтенант полиции ведь не дурак, он ведь понимает, что любая мера, которая ограничивает нашу свободу и стремление мыслить, и есть первый шаг к созданию целой армии будущих преступников? Точнее, их будут так называть – преступники. Эта блядская игра никак не заканчивается: они вводят эти меры, а потом называют преступлением всякое противодействие им! У тебя, лейтенант, идет борьба не с реальным злом, а с тем, что называют злом, понимаешь? Где-то ходит убийца, а ты тратишь время и силы на меня. На меня, который любит людей.

Арман перевел дыхание и снова продолжил терзать усталую и одуревшую от боли голову лейтенанта:

– Ты уже должен понять, что стремление человека к разумной свободе ничем и никогда не уничтожить. Мы все хотим стать владетелями своих собственных жизней! Самостоятельно управлять, а не что-то там якобы ради нашего же блага. У нас иллюзия управления жизнью, а не настоящее управление. Нам позволяют планировать существование, но истинная реализация закрыта для нас. Нас держат на подступах к настоящей жизни! То, что давно должно было стать естественным, по-прежнему остается в теории. В теории – из-за таких, как ты, лейтенант, которые хотят научить покорности! Спи теперь с этим, теоретик. Впрочем, спать ты теперь будешь плохо. Ты же все понимаешь, я вижу, и у тебя уже болит, но это хорошо, что болит, значит, как человек ты не совсем закончился! А боль придется терпеть. Так бывает, когда думаешь одно, а делать надо другое. Истинные знания, если не применяешь их на практике, становятся твоим личным ядом, лейтенант. Они тебя травят изнутри, если расходятся с тем, чему надо подчиниться, они ищут выхода, и тебя корячит, ломает, болеешь ты. Такие знания требуют реализации. В противном случае – возьмут плату. А ты не хочешь ни делать, ни платить! Но плата будет взята. Она уже берется с людей – посмотри, что происходит вокруг, – у них есть все истинные знания мира, но они поступают вопреки им. Как ты, лейтенант. Неприятно все это дерьмо? Хочется и дальше бумажки свои заполнять и получать за это зарплату, и чтоб без боли головной? И без взысканий, да? Но придется потерпеть, лейтенант. Потому что мир не изменится, если не изменятся те, кто его заполняют. А мир меняется, уже. И таких, как ты, спрашивать не будет. Процесс идет.

Лейтенант хотел что-то увесисто рявкнуть, чтобы одернуть парня, но на него вдруг накатила такая слабость, что невозможно было даже языком пошевелить. Он продолжал смотреть перед собой, не видя уже ни побитого лица задержанного, ни серых стен комнаты, – все слилось в одну бесцветную массу и вязко полезло ему в глаза. Как же он устал: сегодня через его руки прошли уже десятки таких –