Читать книгу "И снова я к тебе вернусь... - Дарья Сумарокова"

— Вот черт, даже раздражает. Жила как в ботаническом саду и дальше будет так же существовать, как растение.

— А меня не раздражает. Сначала раздражало, как увижу ее светлое личико… Теперь нет, потому что вот так и должно быть, настоящий мужик так и должен себя вести. Значит, в мире еще существует что-то стоящее, а не только — феминизм и борьба за права не желающих иметь детей.

Костина болезнь поменяла очень многое; не только наше приятное расписание гедонической жизни, но даже темы пятничных посиделок. Сложно было теперь обсуждать скидки, массажи, тряпки и прочее. Поначалу казалось, жизнь никогда не станет прежней, мы все изменились и повзрослели. Так было первый месяц после начала Костиной болезни, а потом все привыкли — Костик жил, ездил в гости, смеялся, даже иногда закусывал вместе с нами после рюмочки и беспардонно курил асрянские «Мальборо». Больному полагался качественный европейский табак, о чем Ирка не забывала и строго следила за обновлением поставок из Швейцарии. Череда случайностей свела пять приличных питерских семей вместе, жизнь наша тесно переплелась, соединив не только в радости и повседневных заботах, но теперь и в горе.

Оставалось одно-единственное место, где я превращалась в другую Лену — прежнюю белобрысую девчонку из приемного покоя моей родной больницы. Иногда я думала — если бы Славкина мама узнала про наши тайные встречи в ее старенькой квартирке, что бы она тогда сказала? Что бы сказала она, увидев своего сына теперь, на недостижимой высоте, получившего мировое признание? Увидела, как он прячется от всего мира в ее доме, а рядом женщина, которая была совсем не ко двору. С ребенком, без жилья и без денег.

Мы продолжали встречаться, хотя бы на несколько часов пару раз в месяц. Время от времени я порывалась узнать, о чем они с Костиком говорят, когда видятся, но каждый раз останавливала себя. В конце декабря Славка сам начал тему. Залезли греться в горячую ванну, налив по бокалу красного; Сухарев полминуты сопел мне в спину, потом выпил полбокала почти залпом, а потом начал говорить:

— Вчера отправил меня на кладбище съездить.

— Господи, да ты что?!.

— Короче, с кладбищенскими легче всего — любой каприз за ваши бабки. Оплатил место, всякие там причиндалы, венок, еще чего-то, он мне список написал… Черт, Ленка…

— Зачем ты согласился?

— А кто это сделает? Не сам же. Еще и платеж потом проверил, чтобы я из своего кармана не добавил, падла… так что все уже готово. Вот так вот, Елена Андреевна.

Славка обхватил рукой мою шею, притянул к себе и крепко прижался носом к затылку. Я слышала, как сбивается его дыхание.

— Ты кому-нибудь говорил?

— Нет. Никто не знает.

— Слава, я тебя очень люблю. Что бы ни было, что бы с нами ни произошло. У меня никого ближе тебя нет.

— Вот то-то и оно… Один скоро помрет, а вторая бродит где-то по голове своей. Слава богу, пока до психухи дело не дошло. Ты смотри, мать, осторожнее. У меня теперь тоже, кроме тебя — никого.

Мы сидели молча еще минут пять, потом говорили про мою Иванцову, про ее подругу и всю эту дурацкую безвыходную ситуацию с маленьким ребенком и отсутствием денег.

— А что ж с пацаном-то будет? Подружка ее опекунство оформит, или как?

— Не знаю… вряд ли. Если б не моя пятерка пару раз в месяц да лекарства, вообще… не представляю…

В тот день я вспомнила, как мы любили друг друга тогда, много лет назад — яростно, два молодых животных, полностью совпавших в каждом движении, проникнув друг в друга до последней клеточки.

Теперь же все чувства обострились еще сильнее. Мы повзрослели, и стало очевидно, что кроме биологии есть еще кое-что, что-то, что намного важнее. Потому что больше ни с кем доктор Сухарев не обсуждал свой поход за похоронами, и никто, кроме него, не знал, что такого странного происходит в голове у Елены Андреевны.

Я ехала домой и представляла себе, как он приезжает на кладбище, как пытается объяснить, что ему надо и зачем, как расплачивается, слушает последние объяснения. Холодно, ветер задувает под тонкое демисезонное пальто, руки коченеют. Вот он идет, сгорбленный и уставший, поворачивает на автомобильную стоянку, садится в машину и уезжает. Я видела произошедшее, как будто была рядом, и нисколько не сомневалась — так и было.

Дома было тихо, единственный способ не остаться наедине со своими мыслями — включить дурацкий ящик. Сергей снова разгружал замыленную голову на Финском заливе. Быть наедине с собой — прекрасно, но только не во времена печали. Сначала почта, потом новые медицинские статьи, а потом какой-то тупой американский боевик. На часах было почти двенадцать — а сон все никак не шел.

Где там волшебные табачные палочки? Те самые, что вроде как поучаствовали в Костиной болезни. Давненько мы не истощали соседские запасы. И вообще, надо наконец проведать нашу ночную святошу. Может, уже и вовсе померла. Разве ж это новость — смерть человека? Это самое рядовое событие на планете, уже много тысяч лет подряд, и ближайшую тысячу лет ничего не поменяется.

В парадной было пусто и зябко, к тому же перегорела лампочка — вместо яркого света неприятный сумрак. За почтовыми ящиками ничего не нашлось — наверное, противный сосед поменял место клада, почувствовав недостачу.

И вообще, ящики совсем не те, господа. Старые большие деревянные ящики, вместо новых металлических. Хотя все это уже давно не удивляет. Сейчас пойдем и выясним у нашей Несмеяны, отчего вдруг почтовые ящики не похожи сами на себя. Да, и вот еще — звонок дверной не работает. Куда смотрит наш хозяйственный сосед. Значит, будем стучать. Стучать, пока не откроет туберкулезная святоша.

Я прислонилась спиной к соседской двери и молотила ногой так сильно, как только могла. Стук оставался без ответа.

Черт с тобой, я не расстроилась. Все равно еще выйдешь на свет, просто так ЭТО не проходит, поверь мне на слово. Я подожду, ничего. ЭТО закончится только тогда, когда станет ясна цель, когда станет понятно — почему Елена Андреевна видит тебя. Вот так вот, моя дорогая. Можешь прятаться, это не поможет, уж я-то точно знаю.

Я уже вернулась в свою квартиру, как здрасте — звуки скрипящей двери и кашля, соседская дверь открылась. Теперь без книг, замотанная в огромный шестяной шарф — мертвенно-бледный лоб и яркий туберкулезный румянец на щеках. Несколько минут пыталась закрыть дверь, да только все напрасно — схватилась рукой за воздух и сползла на пол почти без сознания.

Какие же тяжелые, эти сорок килограммов живого веса в огромных старых одеждах. Завтра будет болеть спина… если, конечно, все это происходит на самом деле.

В квартире темно, тот самый резкий запах лаванды, и ни одного выключателя на стене. Движение на ощупь, волоча по полу тяжелую ношу. Полуоткрытая дверь в конце темного коридора, изнутри едва пробивается тусклый свет. Маленькая обшарпанная комната, странная мебель, не заправленная кровать; на столе графин с водой и несколько баночек с неопознанными микстурами и мазями. Холодно и тихо.