Читать книгу ""Я" значит "ястреб" - Хелен Макдональд"

Я стою по ту сторону знакомой живой изгороди. Перед моим взглядом простирается терра инкогнита – возрожденный ухищрениями двадцатого века образ мифического прошлого Англии. Оставив за спиной пожухлые травы, я ступаю на скудную каменистую почву, превращенную в белую массу обилием известняка; на тонких корешках и кремневой гальке заметны капли дождя, и мелкие камушки-пуговки выступают как рельефный орнамент. Подо мной раскинулась сухая долина, где можно построить целый поселок. На ее левом склоне сереет буковая рощица. На поле проклевывается бесчисленное множество мелких побегов пшеницы, и из-за них известняковая почва кажется мохнатой, как поросшие водорослями скалы. Даже в сегодняшнем тусклом, размытом свете долина излучает неяркое сияние. Теперь я вижу, что именно углядела Мэйбл. Примерно в сотне шагах от нас, прижав уши с черными кончиками к рыжеватой спине, сидит большой бурый заяц. Но это еще не все. На дне долины, там, где при наличии воды текла бы река, я вижу стадо из тридцати ланей. Шерсть у них на спине черная, как у крота, а на брюхе – светло-серая. Животные сбились в кучу, дрожат в нерешительности и, подняв головы, глядят на меня. Стадо из тридцати голов производит очень хрупкое и в то же время довольно внушительное впечатление. Лани ждут, что я буду делать.

Не могу устоять перед искушением. Не спуская с перчатки Мэйбл, которая тоже не сводит с них глаз, я, как завороженная, спускаюсь к стаду, ощущая странную пустоту под ногами, возникающую, когда идешь под гору. Строго говоря, я вторгаюсь на чужую собственность, но ничего не могу с собой поделать. Мне очень хочется хоть как-то пообщаться с ланями, добраться до них. Однако, заметив мое уверенное приближение, одна лань отступает вправо, и все стадо сразу начинает двигаться, постепенно переходит на легкий бег и удаляется, вытянувшись длинной вереницей по дну долины, а затем почти в километре отсюда, там, где кончается поле, поднимается по склону к лесу. От ланей не оторвать глаз. Мэйбл тоже следит за ними, не обращая на зайца никакого внимания. Их вереница похожа на ожившие наскальные рисунки углем на сводах пещеры. Жизнь чудесным образом подражает искусству. Мел блестит, как белая кость. Теперь уж и заяц бросился наутек. Но в противоположную сторону. Бегущие животные нарушили цельность пейзажа. Лани направляются в одну сторону, заяц в другую. Вот уже все они скрылись из виду: заяц ускакал на окраину поля – того, что на вершине холма слева от меня, а лани спрятались в лесу на вершине того, что справа. Теперь передо мной лишь ветер, мел и побеги пшеницы.

Больше ничего. Мэйбл опять встрепенулась и принялась чистить кроющие перья. Бегущие лани, бегущий заяц – это то, что осталось нам в наследство от времен торговли с другими народами, вторжений иноземцев, развития земледелия, охоты и людских поселений. Говорят, зайцев завезли к нам еще римляне. А уж ланей-то точно они. Стаи золотистых фазанов прибыли из Малой Азии. Ныне обитающие здесь куропатки родом из Франции, а те, что попадаются мне сейчас на глаза, уже выведены в инкубаторах с принудительной вентиляцией в охотничьих хозяйствах. Белка на каштане? Из Северной Америки. Кролики? Завезены в Средние века. Эти прибывшие из дальних стран источники шерсти, мяса, меха, пуха и перьев вступили тем не менее во владение нашими землями.

Мы вновь тронулись с места и на этот раз идем к дому. Но теперь в воздухе так сильно пахнет скорым дождем, что кролики не отходят от норок и, завидев ястреба, тут же юркают в них. Когда Мэйбл в очередной раз чуть не хватает кролика, шмыгнувшего в норку среди камней и стеблей шиповника, я отзываю ее и кормлю. Птица устала. На голове и на малюсеньких перышках вокруг глаз блестят капельки воды. Мы возвращаемся к машине. Я тоже устала и рада попавшимся навстречу людям. Мы раньше встречались. Это чета пенсионеров из маминого городка. Выгуливают на длинном поводке терьера с белой мордой. Закутавшись в шарфы и застегнув на все кнопки куртки, они немного сутулятся от холода и сырости. Я вижу их здесь довольно часто. И мне эти встречи всегда приятны, хотя я не знаю их имен, как и они не знают моего. Впрочем, им известно, что мою птицу зовут Мэйбл. Машу им рукой, они останавливаются и тоже машут в ответ.

– Здравствуйте, – говорю я.

– Здравствуйте. Как ваш ястреб? – спрашивают они.

– В полном порядке, – радостно отвечаю я. – Только устала. Очень много летала. Сегодня так красиво! Я видела ланей! – рассказываю я, обрадовавшись слушателям. – Большое стадо темной масти. Внизу в долине.

– Здорово, – говорит мужчина. – Удивительно красивые. Редкий окрас. Мы их встречаем довольно часто.

Он улыбается. Нам нравится рассуждать о местах, которых никто, кроме нас, не знает. Его жена кивает и говорит:

– Они такие прекрасные! Однажды мы их посчитали.

– Обычно их голов двадцать пять – тридцать, – сообщает мужчина.

– Сегодня ровно тридцать, – говорю я.

– Просто загляденье.

Соглашаюсь. Ветер усиливается, и женщина плотнее укутывается в шарф.

Мужчина кивает. Куртка у него на плечах становится темной от дождя.

– Стадо ланей, – улыбается он, а потом, невесть с чего внезапно посерьезнев, добавляет: – Они наша последняя надежда, правда?

– Надежда на что?

– Разве не здорово, – говорит он, – что лани еще сохранились? Они часть старой Англии. Уцелели, несмотря на всех этих иммигрантов.

Не знаю, что ответить. Его слова повисли в воздухе, и воцарилось неловкое молчание. Ветер треплет листья орешника. Я раскланиваюсь. Мне так грустно, что хочется плакать, и мы с Мэйбл бредем домой под дождем.

Чувствую себя ужасно. Наверное, нужно было что-то сказать, но я смутилась и промолчала. Шлепая по лужам, пытаюсь разорвать накрывший меня мрак. Я вспоминаю культ меловых холмов, мифы о нашем кровном родстве с далекими предками и отвратительного бронзового сокола Геринга, собиравшегося изгнать евреев из германских лесов. Я думаю о финских ястребах-тетеревятниках, прижившихся в Брекландсе, о своем деде, родившемся на Внешних Гебридских островах и говорившем до десяти лет только на гэльском языке. И о литовском строителе, которого я встретила в лесу за сбором грибов, – он удивленно спросил меня, почему в Англии никто не разбирается в съедобных и несъедобных грибах. Я думаю о запутанной истории ландшафтов и о том, как легко ее позабыть и заменить на более простую и безопасную историю.

Безопасна она только для людей. Поля, где я охочусь с Мэйбл у себя в Кембридже, обрабатываются без помощи химии и наполнены жизнью. Не то что эти. Конечно, здесь тоже встречаются крупные животные – лани, лисы и кролики. На вид здешние поля и деревья не отличаются от кембриджских, но стоит присмотреться, и ты понимаешь, что земли эти опустошены. На них растут почти исключительно культурные растения. Пчел и бабочек меньше, потому что земля обработана и полита смертельно опасными химикатами. Десять лет назад тут водились горлицы. Тридцать лет назад можно было встретить просянок и огромные стаи чибисов. Семьдесят лет назад – сорокопутов-жуланов, вертишеек и бекасов. А двести лет назад – воронов и тетеревов. Все они вымерли.