Читать книгу "Энциклопедия мифов. Подлинная история Макса Фрая, автора и персонажа. Том 1. А-К - Макс Фрай"

В первый же вечер я встречал Машу у подъезда, благоразумно решив, что начинать новую жизнь следует с изучения «темного пути» в мое заоблачное жилище. А то ведь знаю я эти лифты: завтра же и сломается негодное сооружение, и будет моя чудесная гостья растерянно нарезать круги по двору да безуспешно метать камешки в окна моего приватного Поднебесья. Нет уж, и экскурсию проведу, и схему маршрута нарисую, если понадобится. Не нужны мне всяческие досадные недоразумения!

– Где твои окна? – спросила она, не успев еще приблизиться ко мне на расстояние протянутых рук.

– На самом верху, под крышей, должны светиться три окна, – говорю. – Они – мои. Я специально свет не гасил, чтобы тебе их показать.

– Значит, у тебя перегорела лампочка. Там все окна темные.

Гляжу – действительно темные. Ну и ладно, переживу. Лампочка – не самая важная вещь в хозяйстве человека, успевшего запастись коробкой свечей. Но через пять минут, когда мы, изрядно запыхавшись, преодолели черную лестницу, пустые коридоры, дверные замки и вошли наконец в мою пещеру, яркий прожектор под потолком сиял, как Вифлеемская звезда. В противоположном углу истекала медово-желтым сиропом настольная лампа, установленная в изголовье моего спартанского ложа. С меня бы сталось не обратить на эту несуразность никакого внимания, но Маша не на шутку заинтересовалась происходящим.

– Смотри-ка, – говорит, – ничего у тебя не перегорело. А с улицы света в окне не было видно… Ты не перепутал? Может, у тебя просто окна на другую сторону дома выходят?

– Да нет, тут сложно перепутать. Я же полдня из этих окон пейзажем любовался. Пустырь с живописными кирпичными руинами здесь всего один.

– Этот? – выглядывает.

– Ага.

– Действительно сладостные руины… Слушай, а давай теперь быстренько на лифте спустимся, проверим еще раз: светятся окна или нет. Ага?

Ну, дурное дело нехитрое. Спускаемся на лифте, смотрим на окна. Темные. Переглянувшись, возвращаемся. Свет горит.

– Ничего не понимаю, – признается Маша. – Ну-ка, давай теперь я спущусь вниз одна. А ты сиди тут и смотри за лампами. Может, они у тебя моргают.

Через две минуты возвращается, глаза круглые, как у совы.

– Свет горит, Макс. Но это какой-то странный свет. У тебя лампы желтоватые. А снизу окна кажутся бледно-зелеными, как грибы-поганки… Ну-ка давай еще раз спустимся, вместе. Чтобы убедиться…

– В чем убедиться?

– Не знаю. Хоть в чем-нибудь.

Выходим на улицу, задираем головы. Окна снова темные. Маша нервно смеется, я криво улыбаюсь. Тоже мне светомузыка!

– Так, – решает она. – Сейчас я поднимусь, а ты стой здесь, смотри. Проверю, что там с лампами, помашу тебе из окна. Ага?

Покорно киваю, хотя, дай мне волю, я бы исследованиями не занимался. Ну их. Пусть все идет как идет, нечего лезть грязными руками в тонкий механизм бытовых чудес и прочих вселенских несообразностей. Но Маша жаждет знаний, полученных опытным путем, и я остаюсь на улице. Смотрю на свои темные окна. Вижу, как пространство за стеклами вдруг набухает теплым абрикосовым светом. Это что же творится, леди и джентльмены, граждане дорогие? Таких оранжевых ламп не только у меня в заводе, их, возможно, и в природе-то нет… В окне тем временем появляется растрепанная головка храброй исследовательницы аномальных явлений. Белые рукава ее свитера исполняют призывные жесты, и я иду к лифту. Поднимаюсь. Комната, ясное дело, освещена самым обыденным образом.

– Ну что, был в окнах свет, когда я выглянула? – нетерпеливо спрашивает Маша.

Киваю.

– И когда он появился? В тот момент или чуть раньше? Или когда я в подъезд зашла?

– Свет появился за несколько секунд до того, как ты открыла окно. Как будто ты зашла и щелкнула выключателем… Я и сам знаю, что ты не щелкала. Потому что это был какой-то не такой свет. Не тот, что сейчас, а оранжевый. Клевое, кстати, освещение. Я таких ламп даже в барах не видел.

– Ну дела, – восхищенно вздыхает Маша. – Получается, ты увидел свет в окне, когда я вошла в комнату. И получается, я видела светящиеся окна именно потому, что ты остался дома. Макс, твои лампы ни при чем, их с улицы почему-то совсем не видно. Эти окна светятся, только если в доме кто-то есть! Поэтому и оттенки света разные. У каждого – свой.

– У каждого – свой? – переспрашиваю растерянно. – Как это?

– Думаешь, я знаю? Это же просто гипотеза. С другой стороны, а как еще все объяснить? У тебя есть идеи?

– Какие уж тут идеи…

Потом мы долго сидим на полу, обнявшись, и молчим от полноты чувств. Маленькое чудо, явленное нам, меня почти не тревожит. Жаль только, что я никогда не смогу увидеть оттенки оконного света, когда в помещении находимся мы оба, Маша и я. Уверен, что это изумительное зрелище.

85. Есь

У Еся семь мыслей, соответствующих семи кругам верхнего мира и семи мыслям и душам каждого человека.

Порой мне кажется, что у нас мало, очень мало времени. В этом ощущении нет апокалиптического привкуса, оно порождено скорее повседневной спешкой и суетой, чем мрачными предчувствиями.

Мы слишком поздно засыпаем, а потому чуть ли не всякое утро начинается с панического взгляда на плоский циферблат часов, смятенной беготни по периметру комнаты, шаманских завываний над электроплиткой, где томится наша порция утреннего кофе, и хаотических поисков предметов гардероба.

Мы любим встречаться в самом начале вечера, и рабочий день (мой, по крайней мере) протекает в лучших традициях «Формулы-1»: развиваю максимальную скорость, не торможу на виражах, ем на бегу и даже в уборной просматриваю счета, дабы не транжирить попусту драгоценное время. И все это ради того, чтобы прийти к финишу на семнадцать минут сорок восемь секунд раньше, чем было запланировано. Впрочем, оно того стоит.

На закате же нас бьет озноб: мы понимаем, что до утра осталось совсем немного, и стараемся втиснуть в этот единственный (всегда – единственный) вечер как можно больше улиц, интерьеров, слов, жестов, поцелуев, прикосновений и прочих прекрасных подробностей.

Поэтому я и не могу избавиться от ощущения, что у нас очень мало времени. Все – на бегу, на лету, вприпрыжку. Пульс мой даже во сне бьется со скоростью сто сорок ударов в минуту, а температура тела поднялась на полтора градуса, теперь моя норма – тридцать восемь и один; ноздри вечно раздуты, как у пошедшего на третий круг иноходца, а полы плаща разлетаются, даже когда я стою на месте. Я физически ощущаю течение времени, кажется, я и сам теку вместе с ним, и когда время закончится (ведь то, чего осталось мало, не может не закончиться), вместе с ним закончусь и я.

У нас почти не осталось времени, но мы тратим немалую его часть на разговоры. И, вероятно, правильно делаем.

Есть всего три подобающие темы для собеседников, у которых очень мало времени: смерть, сон и текст.