Читать книгу "В будущем году - в Иерусалиме - Андре Камински"

Однажды, теплым июльским днем, случилось нечто из ряда вон. Хеннеру показалось, что весь гарнизон охватила вдруг какая-то необычная суета. Со всех сторон доносились строевые команды и бесчисленные распоряжения офицеров, раскатисто гремела военная музыка. У Хеннера засосало под ложечкой: наверное, подумалось ему, сам кайзер пожаловал в эту чертову дыру, чтобы лично увезти его отсюда в Вену. Около полудня дверь его камеры отворилась, на пороге стоял фельдфебель.

— Сейчас вы получите то, что заслужили, славянские выродки! — прокричал он истерически срывающимся голосом. — Вам объявлена война, и теперь мы всем вам вырвем яйца. Камня на камне не останется от вашего вонючего государства. Всех вас перестреляем, как зайцев на охоте. А из тебя, сраный ты крестоносец, кривая Пизанская башня, из тебя, сербского шпиона, мы сварим суп с клецками. Мы повесим тебя на водосточной трубе, гнусный ты фальшивомонетчик. Он, видите ли, чужими перышками разукрасил себя, а мы, австрийские простофили, должны поверить, что он из наших. Будешь вздернут, не сомневайся, а мы…

Это было уж слишком, и дядя Хеннер соблаговолил наконец нарушить обет молчания:

— У меня есть высокопоставленные покровители в Вене, и если кто-то из нас будет вздернут, так это, скорее, вы!

Эта угроза попала в яблочко, ибо во всей Австро-Венгерской монархии ничто не производило впечатления более сильного, чем малейший намек на высокое покровительство.

— Знаем мы эту шайку, — ответил фельдфебель, но тон его был уже не таким воинственным, — небось, такие же агенты, как вы, тайные крысы сербского короля, проклятые террористы и подрывники.

В ответ на эту брань изобретатель эффектным рывком разорвал на себе рубашку и оголил грудь, на которой гордо красовался двуглавый орел Габсбургов. Когда-то давно, в молодые годы, поддавшись минутной слабости, Хеннер позволил выколоть эту татуировку на своей груди.

— А это что, — закричал он, — узнаешь, ты, жалкий лакей?

— Наш высший знак, — ответил фельдфебель и механически щелкнул каблуками, — но орел, — продолжал он, — это одно, а твой шпионаж — совсем другое. Так кто он, этот твой высокий покровитель?

— Мой любимый брат — личный фотограф двора Его Величества Людвига Второго Баварского!

— Если ты соврал, будешь четвертован.

— А мне все равно конец, болван ты неотесанный, — ответил Хеннер, — и потому я могу на прощанье сказать все. Мне больше нечего скрывать.

— И где же проживает этот, якобы придворный фотограф?

— Уж во всяком случае, не в вашем районе, ты осел. Это было бы для него унизительно.

— Я спрашиваю, где он живет?

— В Вене он живет. Флоридсдорф, Фрейтаггасе, номер три.

— Думаешь, поручится он за тебя?

— Спроси об этом его, не меня.

— И отвечать за свое свидетельство он готов?

— Может, будет, может — нет. А если готов он отвечать, ты, жалкое ничтожество, тогда что?

— Берегись, если не поручится! Башкой вниз тебе висеть — вот что тогда…

22

Ужасно, но факт: мой дед по материнской линии на старости лет пополнил ряды тех, кто получал выгоды от войны. Всю жизнь он был неудачником, пытаясь прыгнуть выше собственной головы в искусстве тратить больше, чем зарабатывать. Сказать точнее, этим больше грешила его супруга, то и дело позволяя себе жить не по средствам. С первых дней их супружества он мечтал осыпать подарками свою очаровательную супругу и таким веками испытанным способом добиться ее к себе расположения. Увы, все это оказалось ему не по зубам.

Неожиданным образом случай таки подвернулся: кайзер Франц Иосиф объявил своим недругам войну, и Конрад фон Хетцендорф сейчас же распорядился начать мобилизацию мужского населения империи. Для семейства Розенбахов настал момент больших перемен. Сотни тысяч людей стали спешно готовиться к сборам для отправки на фронт. Бесконечные очереди выстраивались у разного рода госучреждений, а также у фотоателье. Многим хотелось поскорее обзавестись семьей, прежде чем быть отправленным в готовящуюся для них мясорубку. Другие просто фотографировались на память, понимая, что дорога на фронт вполне может оказаться улицей с односторонним движением.

В хозяйстве Розенбахов настал час пик. От клиентов не было отбоя, и поток их нарастал. Флоридсдорф был пролетарским районом, который являлся главным источником пополнения воинских рядов, и потому потребность оставить о себе хотя бы недорогой снимок на память была самой высокой в столице.

Испокон веков малоимущих первыми гонят на передовые позиции всех без исключения боен. Те, кто побогаче да к верхам поближе, всегда располагают средствами и способами находить для себя укромные местечки в глубоком тылу, подальше от пуль и снарядов.

Таким образом, в бедняках и беднягах, гонимых на бойню и жаждущих запечатлеть себя напоследок, недостатка не было. Благодаря этому дед мой невольно стал самым крупным в двадцать первом округе Вены оптовым торговцем памятью. Он выпекал пирожки в виде памятных фотографий по три кроны за дюжину, и не было дня, чтобы он не положил себе в карман меньше сотни крон.

Жизнь в достатке ключом забила на Фрейтаггасе, а с ней пришли и новые непредвиденные трудности. Утром первого же дня войны комната ожидания ателье была битком набита солдатами, пожелавшими быть в последний раз запечатленными непременно в присутствии своих близких — матери, подружки или возлюбленной. Поздним вечером Лео, выжатый, как лимон, чуть приоткрыл дверь ателье и спросил, есть ли еще желающие. Отозвался какой-то облезлый прапорщик, прижимавший к себе щуплую барышню, которая от страха тряслась всем телом и не переставая бубнила одно и то же:

— У меня будет от тебя ребенок, Тони. Если ты не вернешься, я удавлюсь.

Мой дед был до мозга костей преданным монархистом, но эта грустная сцена тронула даже его сердце и угрызением совести застряла в самом горле. Сочувствие свое он выразил особенным образом, официально спросив хриплым голосом:

— Ваше имя, пожалуйста?

— Хавличек Антон, — ответил прапорщик.

Подружка его между тем продолжала тихо причитать:

— Я жду ребенка, Тони, ты не должен умереть…

Лео сам готов был вот-вот разрыдаться, но взял себя в руки и спросил прохладным тоном:

— Где проживаете?

— На Шпиц, номер двенадцать. Сто шагов отсюда.

— Сын торговца кониной, если не ошибаюсь?

— Не задавайте столько вопросов, нам нужно спешить…

— Вы отправляетесь на фронт, как я понимаю…

— Куда же еще? Завтра чуть свет, когда вы еще будете пукать в вашу перину, в шесть часов мы отправляемся. Фотографии заберет эта барышня, моя невеста.

Не в силах больше сдерживаться, девушка стала безудержно всхлипывать:

— Если ты не вернешься, Тони, я выброшусь в окно.