Читать книгу "Жизнь бабочки - Жанна Тевлина"

– В самом прямом. Что они означают? Я вот Фрейда на досуге почитывал. Очень занимательно.

– Как-то Фрейд у меня большие сомнения вызывает. Очень уж он безапелляционный. Несколько это наукообразием попахивает. Доказательств нет, и закономерностей нет. Одни предположения. Мало ли что ему привиделось. Слишком он серьезно к себе относится. И вообще, в психотерапии нет никаких истин. С кем-то одно срабатывает, с кем-то другое.

– То есть это профанация?

– Почему? Нет. В других областях медицины тоже нет четких следований инструкциям. Они когда-то кончаются. А дальше вступает интуиция…

– То есть ты на интуиции работаешь?

– Пытаюсь, но у меня плохо получается. Есть у меня мечта – реально помочь хоть одному пациенту, чтобы у того на деле изменилась жизнь, а не только была бы болтовня, о том как мама недолюбила в детстве. А кого она долюбила? Ну, выяснили, и что теперь. Воз и ныне там. Муж, как издевался, так и издевается, а она как терпела, так и терпит.

Он мельком посмотрел на часы.

– Слушай, Севчик. Время уже не детское. У меня, конечно, не испанские хоромы, но отдельную светелку со своим разбитым окошком и скрипучей дверкой я тебе предложить могу. Переночуешь, а завтра я тебя отвезу. У меня тут одно дело небольшое есть, и все – я свободен. Куда ты в такую поздноту поедешь.

– Нет, Доктор, спасибо тебе. Мне в Москву надо. Правда.

Он тяжело поднялся, начал надевать куртку.

– Севчик, не дури. Я тебя даже до станции подвезти не могу в таком состоянии. В первый столб врежемся. Тут еще огни на песчанке не горят ни хрена, хотя за электричество все исправно платят, как я сегодня узнал.

– Доктор, не дергайся. Сказал, поеду, значит, поеду. Ты вот мой телефончик запиши. Визиткой не обзавелся, извини. Может, позвонишь когда… А не позвонишь, тоже не обижусь. Хорошо мы с тобой посидели, душевно.

Он стоял на крыльце. Севчик уже почти скрылся в темноте, и вдруг он вспомнил.

– Севчик!

Тот остановился.

– Ну…

– А как по-испански будет бабочка?

– Mariposa.

– Марипоса… Как точно… Куда точнее, чем баттерфляй…

– А в испанском все точнее…

Когда он проснулся, было уже одиннадцать, и он испугался, что все проспал и уже никого не застанет. Голова гудела. Он с трудом влил в себя чашку кофе и побежал к сторожке. Там никого не было, и на двери висел замок. На вчерашнем собрании говорили, что сегодня целый день будет сидеть техник-смотритель и отвечать на вопросы населения. Он подергал замок и пошел в сторону второй улицы. В поселке их было всего две, и они так и назывались первая и вторая, почти как в Нью-Йорке. Только Бродвея не было, хотя во времена детства они пытались так окрестить песчанку, даже не подозревая об аналогии с номерными улицами и выделившимся Бродвеем. Но название почему-то не прижилось. Градов думал о том, как странен мир. Самые близкие люди смеялись над его рассуждениями о загранице, так что он давно перестал говорить с кем-либо на эту тему. И именно Севчик парадоксальным образом озвучил его мысли. Хотя они пришли к этому разными путями. На одном из участков он увидел женщину. Она сидела в шезлонге и качала коляску с ребенком. Подошел к забору. Женщина увидела его, приложила палец к губам. Он жестом показал в сторону сторожки и поднял руки в немом вопросе. Она оставила коляску и подошла поближе.

– Здравствуйте. Извините, пожалуйста. Я ищу техника-смотрителя, а сторожка закрыта.

– Да он так рано не придет…

– А когда придет?

– А кто его знает? К ним вчера сноха приезжала с мужем, сваты… Ну, посидели, ясное дело… Так что сегодня он часам к трем поправится, не раньше…

– Ясно… А вы не знаете, где новый председатель живет?

Женщина удивилась.

– Там и живет… Я ж вам только что рассказала, что он спит еще…

– Мы ж про техника-смотрителя говорили.

– Так он и есть техник-смотритель.

– Председатель?

– А что председатель не человек? Чего деньги разбазаривать? А что вы хотели?

– Да вот хотел узнать, как трубы водопроводные поменять… Ну и еще кое-какой ремонт…

Женщина насторожилась.

– А вам это никто не оплатит.

– Да я не претендую…

– А ну тогда к трем подходите… Он вам поможет.

Градов поблагодарил. Голова не проходила, и тут он хорошо понимал председателя. В таком состоянии он бы тоже не смог работать техником-смотрителем. При том, что к нему не приезжали ни сноха, ни сваты, и он даже точно не знал, чем сноха от свата отличается. Он решил прогуляться по песчанке и пошел в сторону шоссе. После волейболки дорога уходила влево и вела напрямик туда, где росло дерево. К этому дереву прилетала переливница, любимая бабочка, которая так и осталась для него тайной. Да и дерево было непростым. Градов его случайно открыл, а потом каждый день прибегал к нему, боясь поверить своему открытию, настолько фантастичным оно казалось. Дерево было лиственным, но каким именно, он никогда не задумывался. Про себя он всегда называл его деревом, и это имя закрепилось за ним навсегда. Оно стояло особняком, метрах в пятидесяти от смешанной рощицы, что подчеркивало его уникальность.

Сколько Градов себя помнил, он охотился за бабочкой-переливницей. Другие бабочки его тоже привлекали, и он много знал об их жизни, например то, что бабочка долго не жила, если сбрасывала пыльцу. Это он узнал от Мани, которая всегда старалась аккуратно выпустить случайно залетевшую бабочку, чтобы та поменьше билась крыльями об окно. Он не останавливал ее, а она будто не замечала его увлечения.

Но бабочка-переливница была особенной. Она была одушевленной, и, в отличие от человеческой, ее душа была бессмертной. Ему всего несколько раз удалось поймать переливницу, и, когда она засыпала, он часами сидел над ней, разглядывая ее крылья в разных ракурсах, пытаясь поймать мгновенный перелив сиреневого пламени. Эта загадка не давала ему покоя. У мертвого человека затухало дыхание, а пламя в крыльях уснувшей бабочки не гасло.

Бабочки всегда поражали его своим совершенством. Он отказывался верить, что такое могла нарисовать природа. Эта была ожившая картинка, нарисованная идеальным мастером. Но картинка не была чудом, потому что у нее был автор, а все известные ему чудеса были нематериальны. Бабочка была материализовавшимся чудом, единственным из чудес, подвластным обладанию. И не было большего счастья, чем обладание бабочкой. Ему казалось, что, поймав ее, он поймал застывшую вечность. Это были самые яркие моменты его жизни, моменты абсолютного счастья.

Он впервые увидел переливницу в каком-то познавательном журнале и окончательно потерял покой. Он знал, что не успокоится, пока не поймает ее и не увидит своими глазами перелив в ее крыльях. Некоторые дачные хвастались, что ловили ее, а потом отпускали. Но он не верил.