Читать книгу "Из серого. Концерт для нейронов и синапсов - Манучер Парвин"

Я мечтаю о счастье, как и любой человек. Если наличие веры делает людей счастливыми, то пусть будут счастливыми. Что касается меня, я не могу проглатывать сказки, словно это пилюли счастья. Я также не могу проглатывать пилюли под названием «мы-не-можем-понять-волю-и-мудрость-Божью», словно транквилизаторы. Страх потерять Бобби в ураган заставляет меня думать о том, как вера могла бы меня успокоить: смерть – это воля Божья и людям не понять божественную мудрость. Это убеждение противоречит идее о любящем и сочувствующем Боге. Убийство моего сына будет грехом и преступлением, если только убийцей не является ураган, присланный Всевышним.

Я продолжаю напряжённо думать, чтобы не беспокоиться об опасном урагане. Мои мысли – это также моя пытка. Как мне с этим разобраться?!

Мои мысли прыгают, будто пьяный кенгуру. Я – эгоист, который требует от жизни слишком многого? У эгоиста есть эволюционное преимущество по сравнению с альтруистом в рамках группы. Но если группа в основном состоит из альтруистов, то она победит группу, состоящую в основном из эгоистов. Это выживание самой хорошей или наиболее взаимодействующей группы.

Виды не только борются за выживание, сама эволюция борется за выживание! Она скорее борется за большее благо для групп, видов, даже экосистем, чем за выживание наиболее подходящих отдельных особей. Каждое живое существо – это клетка Матери Природы. Сотрудничество и соперничество взаимодействуют, но сотрудничество – это лучшая сила для выживания. Любая клетка в любом теле или любом мозге объявит:

– При сотрудничестве мы живём в человеке; без него мы умираем!

То же самое относится к человечеству: без сотрудничества мы – одинокие панды.

Наконец появляется Бобби. Я делаю глубокие вдохи и выдохи, словно медитирую. Он выглядит хорошо, только немного устало. Мы крепко обнимается, долго стоим, обнявшись, потом долго хлопаем друг друга по спинам, потом целуем друг друга в щёки, что ему не очень нравится, но мне от этого становится лучше. Внезапно всё кажется лучше – ураган или не ураган. Я так счастлив его видеть, что забываю спросить, как он долетел. Но он рассказывает и без моего вопроса.

– Папа, кажется, что самолёт исполнял танец смерти внутри бури. Нас чуть не направили в другой аэропорт.

Затем Бобби объясняет свой несколько неожиданный визит:

– Папа, ты по телефону был не похож сам на себя, как и в письмах – и даже когда ты молчал. У тебя между словами частые и затянувшиеся паузы. Знаешь, это такая тишина, когда слышно, как муха пролетит, как тишина, которая наступает после смерти. Твой громкий смех не напоминал раскаты грома, а улыбки у тебя на последних фотографиях грустные, так улыбаются подсолнухи на похоронах у солнца.

– Бобби, ты говоришь, как герой моих романов, – заявляю я сыну. – Ты уверен, что не сменил специализацию?

– Папа, ты – не единственный глупый экономист, который читает и пишет книги и стихи. Я писал хайку[45], пытаясь отключиться от диссертации. Не забывай: мы – родственники. Но если серьёзно, я на самом деле о тебе беспокоюсь. Что-нибудь не так?

– Давай поговорим об этом чуть позже, – предлагаю я.

– Хорошо, но не позже, чем поздно! – он счастливо улыбается.

Я обнимаю его за плечи, а он обнимает меня, и мы идём к месту выдачи багажа.

– Я рад тебя видеть, – говорю я. – Но неужели я на самом деле настолько плох, что ты внезапно сорвался в это путешествие? Так, дай-ка мне подумать. А ты случайно не решил отказаться от защиты диссертации? Ты собираешься её заканчивать? Или есть маленький Бобби, который, как сорняк, растёт в животе у какой-нибудь девушки, а мне о нём уже пора беспокоиться, как дедушке?

Бобби смеётся.

– С диссертацией всё в порядке, и никакого маленького Бобби не намечается. У меня все новости хорошие, за исключением того, что мне исполнилось двадцать четыре. И про это ты тоже забыл, папа. Ты забыл про мой день рождения. Но не беспокойся об этом: я знаю, что ты меня любишь и ты очень занят. Ты можешь представить, что мне уже две дюжины лет?

– Мне не нужно представлять, ты кажешься более мудрым, чем я.

Он обо мне беспокоится, возможно, и о моей памяти, как и я беспокоюсь о своей памяти, без «возможно», точно так же, как я беспокоюсь о нём из-за этого неожиданного приезда. Я ему даже не позвонил в день рождения и не поздравил. Я вижу, как у меня в сознании стоит Альцгеймер с ружьём в руке. Он стреляет один раз и разбивает вдребезги нейроны и синапсы, которые удерживают в памяти дату рождения моего сына.

– С тобой всё в порядке, папа? – Бобби чувствует мою неловкость.

– Со мной всё в порядке. Если хочешь, садись за руль.

Бобби счастлив, что я позволяю ему сесть за руль. Он не доверяет мне за рулём, в особенности, когда идёт дождь и дует сильный ветер, да я ещё и возбуждён после встречи с ним. Он молчит, сосредотачивается на дороге, чтобы не соскользнуть в кювет, не врезаться в установленные вокруг нас и движущиеся объекты. Я его не виню, поэтому тоже молчу.

– Ты боишься со мной ездить, Бобби? – я выхожу из раздумий.

– Не столько, сколько я боюсь другого. Но насчёт этого страха я кое-что уже предпринял: я тебя посадил на пассажирское сиденье!

– Ты хочешь рассказать мне про другие свои страхи, Бобби?

– Давай поговорим об этом чуть позже, – повторяет он мои слова и начинает смеяться. – Папа, не говори мне больше, что наши отношения асимметричны! Это мы уже проходили.

Я тоже смеюсь. И мне так хорошо, когда я смеюсь.

Ураган немного стихает и напоминает яростного молодого человека, который стареет. Наверное, я должен поблагодарить ураган, лётчика или изобретателя радара. Но я благодарю ураган за то, что стихает. Может, Вселенная замыслила задержку рейса специально, чтобы я, ожидания прибытия Бобби, смог подумать о своих мыслях.

Я думаю о своих страхах. Я даже боюсь правильности того, во что верю, и правильности знаний, которые я с таким трудом приобрёл. Я боюсь быть алетофобом. Но у страха есть функция, способствующая выживанию, без страха наши предки стали бы жертвами хищников. Но мне не нравится страх, в особенности боязнь правды, алетофобия, болезнь отдельных людей и цивилизаций.

Мы боимся смерти, но надо ли её бояться? Смерть – это значит спать одному, не дыша, не видя кошмаров, это спать без снотворного; смерть – это засыпание клеток навсегда. У смерти несправедливая репутация – будто это самое плохое из всего плохого, когда на самом деле смерть может быть самым хорошим из всего хорошего – лекарством из лекарств. Но всё равно лишь немногие хотят умереть!

Моя мораль хорошая или плохая? Эволюционные и культурные принципы поведения, модифицированные моим разумом и силой воли, формируют моё сознание. Время от времени я боюсь, что не прав, а большинство людей, с которыми я не согласен, правы. Ну и страх, учитывая количественный вес! Я должен найти попутчиков! Я – скептик, даже в отношении скептицизма. У меня любовь и ненависть с сомнениями. Я боюсь сомнений. Я люблю сомнения. Я сомневаюсь в сомнениях. Я борюсь, чтобы удержаться, когда ветер меняет направление.