Читать книгу "Белый лебедь - Линда Френсис Ли"

— Иди же сюда, Ди, — ласково позвал Генри. Диндра бросилась к друзьям, засмеялась и обняла их.

— Мы все уладим, — пообещала Маргарет.

— Не сомневайся, — добавил Генри.

Они отошли друг от друга с улыбками на лицах.

— Спасибо. — Софи переполняла радость. Она взяла в руки газету. — Генри, как насчет того, чтобы я тоже посмотрела эти объявления? Я тоже хочу устроиться на работу.

— Ни в коем случае! — возмутилась Диндра, снова напустив на себя деловой вид. — Тебе нужно заниматься. Ты должна выступить в концертном зале, чтобы мы могли получить деньги; потом мы вернемся в Европу.

«Вернемся в Европу». Больше ей ничего не остается, поскольку в жизни отца для нее нет места. И пока она не получит деньги за весенние и летние турне, она не сможет оплачивать дом своего детства.

После всех сражений она все еще может потерять «Белого лебедя».

Ею овладело беспокойство. Она отвернулась, думая о том, что ошибки прошлого исправить нельзя. Остается только постараться не совершать новых ошибок в будущем. Она постарается. Она будет играть. Играть по-настоящему.

Как ей и предназначено судьбой.

Эта мысль явилась внезапно, удивив ее. Ей захотелось поразить бостонцев, но поразить своим талантом, а не зрелищем. Возможно, она потеряла все, но гордость у нее еще осталась.

Как слепящая вспышка, к ней пришло осознание, что именно этого ей хотелось всегда. Просто она запрятала это желание очень глубоко в своем сердце.

Она решилась. Она будет играть Баха. Потому что, в чем бы ни пытался убедить ее Найлз Прескотт, она талантлива.

Сердце ее гулко билось. Ей захотелось этого с такой силой, что у нее закружилась голова. Очень долго она старалась не поддаваться чувствам, но теперь они вырвались на волю, и удержать их она уже не сможет.

Ей хотелось доказать Найлзу Прескотту, что он ошибся. Ей хотелось доказать своему отцу, что он должен ею гордиться. Ей хотелось доказать Грейсону, что хотя бы в этом она не потерпела поражения. И не потерпит.

Приняв это решение, Софи составила график и с этой минуты неукоснительно придерживалась его. Она приступала к занятиям рано утром и заканчивала их поздно вечером. Ее жизнь была расписана по минутам. Волнение и целеустремленность владели ею, и это действовало на нее как наркотик.

Она занималась в библиотеке. Картины, снятые со стен, стояли в коридоре, обои так и висели наполовину содранными, в комнате не было ничего, кроме ее стула и подставки для нот. В моменты отчаяния, когда что-то не получалось, она изливала свою энергию, обрывая остатки обоев. Но когда являлось понимание трудного места, полоска обоев оставалась болтаться на стене, как язык, вывалившийся изо рта, Она бросалась к своему стулу и начинала играть отрывок, который она только что проиграла в уме. Трудности были преодолены, потом возникали новые.

К концу первой недели занятий уверенность ее окрепла и ноты уже не пугали.

Ею владели восторг и удивление. Целеустремленность стала ее постоянным спутником.

Но когда первая неделя перешла во вторую, ее восторги начали угасать. Как бы она ни старалась, она не могла составить из отрывков единое целое. Она понимала, как нужно играть эту вещь, но, несмотря на постоянные усилия, ей не удавалось заставить виолончель звучать так, как ей хотелось.

После долгого периода, когда она просто разрешала музыке звучать свободно и вольно, смычок перестал подчиняться ее рукам. Чтобы превратиться из поверхностной музыкантши в уважаемую концертирующую виолончелистку, нужно было уметь управлять своими движениями. Но эти усилия делали ее смычок неуверенным. Левая рука впивалась в инструмент, тело напрягалось. Даже простые гаммы превратились в мучение.

И к концу второй недели все ее достижения оказались полностью перечеркнуты. Она изо всех старалась не утратить уверенность в себе. Волнение больше не посещало ее, а уверенность стала неуловимой, точно волны, убегающие в море.

Все это время Грейсон появлялся в доме каждый день. Несколько раз заходил Лукас, и они совещались за закрытыми дверьми. Грейсон также нанял стряпчего, который занимался недвижимостью и теперь подыскивал для него новое помещение под контору.

К концу третьей недели в душу ее закрались сомнения, да так и остались там, крепко вцепившись в нее. Теперь Софи удивлялась, как это ей могло прийти в голову, что она в состоянии сыграть хотя бы одну сюиту Баха без аккомпанемента, не говоря уже о всех шести.

Этот страх оказался сильнее волнения. И когда она на следующее утро встала с постели, она уже едва дышала.

Ей хотелось пойти к Грейсону. Поговорить с ним. Посидеть с ним. Чтобы он заверил ее, что все будет хорошо. Но все было совсем не хорошо. Она не может играть Баха, а Грейсон скоро съедет отсюда.

Когда до концерта оставалась всего одна неделя, Софи поспешно оделась, торопливо застегнула платье и бросилась вниз по лестнице.

Но в холле она остановилась, заметив Грейсона, стоящего посреди разоренной библиотеки. Она смотрела на него и не могла оторваться. На его красивом, словно выточенном из камня, лице были видны следы страданий. Уж не она ли причиняет ему боль?

Он медленно повернулся, почувствовав ее взгляд. Лицо его на мгновение просветлело, словно он был рад ее видеть. Сердце у нее забилось. Но он нахмурился, и наваждение исчезло.

— Доброе утро, — произнес он любезным тоном, каким обычно приветствовал своих клиентов, — деловито и сухо.

— Доброе утро, — ответила она, стараясь держаться независимо. Ей так хотелось поговорить с ним, но его хмурый вид не располагал к разговорам. — Не хотите выпить со мной чаю?

Что-то дрогнуло в его лице, и он поднял руку, словно хотел дотронуться до нее. Но, опомнившись, снова нахмурился. И опустил руку.

— Я должен быть в суде. Ищу один документ. Он повернулся и пошел к себе в контору, оставив Софи стоять в холле. Она пошла за ним, рассерженная и обиженная, но с твердым намерением вызвать его на откровенность.

— Скажите, вы меня ненавидите? — спросила она, остановившись в дверях.

Грейсон оторвался от чтения бумаг, лежащих на столе. В его темных глазах мелькнуло что-то, чему она не могла найти определения.

— Не нужно, — попросил он, ив словах этих прозвучала угроза — и мольба.

— Почему же? Вы больше не хотите жениться на мне. Я давно это знаю. Но почему вы не обращаете на меня внимания, как будто мы никогда не были друзьями?

— Мы слишком взрослые, чтобы быть друзьями, Софи. Взрослые не бывают друзьями, по крайней мере мужчина и женщина. А теперь извините, мне нужно прочесть эти документы перед тем, как отправиться в суд.

В тот день приехал ее отец, его длинное узкое лицо было озабочено. Рядом с ним шла Патриция.

— Доброе утро, принцесса, — ласково проговорил Конрад. — Мы с твоей мачехой беспокоимся.