Читать книгу "Она что-то знала - Татьяна Москвина"

Бредни, между прочим, тоже имеют право длиться в истории. У всех идей есть одинаковое право на жизнь: а дальше всё зависит от их хватательной силы. Кто больше зацапал людишкиных голов, тот и победит.

– Развитие духовного начала в женщине в девяносто девяти случаях из ста приводит её к самоотрицанию и ненависти к своей природе.

– Да неправда!

– В одном оставшемся, в лучшем случае – к равнодушию.

– Не могу согласиться. Вот вы сами, вы лично, что – разве ненавидите себя?

– Ненавижу

Кто бы мне рассказал, что такое не поделили между собой природа и дух? Дам конфетку. Что-то знал об этом Томас Манн, но с ним уже не поговоришь. Конфетка остаётся у меня.

Истина вне меня. И она мне… отвратительна. Это так, и я с этим живу и буду., наверное… смиренно жить дальше, зная истину и зная, что она мне отвратительна

А представляете, если б я таким макаром всю книжку залудила? что, думаете, я хуже европейских графоманов? Но не могу: доктор Чехов не велит.

Может, и не Кострома, а Колыма. Но что-то русское.

Россия это вещь. В России ещё так много действительности! Крупной, нажористой, дурно пахнущей, аппетитной действительности. Они этого ничего не понимают, аборигены. Я понимаю. Но мне туда, в действительность, уже никогда не попасть. Я очерчена – вокруг меня ментальная пустыня, моя пустыня. Пустыня, звезды, ночь

Хватит бормотать. Мы возвращаемся в Горбатов. Водка нагревается вообще.

31э

Надо бороться и держаться крепко. Слушать простое, земное, житейское, смотреть на земную жизнь, на кота, на чашку, на людей, озабоченно жующих. Не надо думать о том, что с земли уводит. Уведёт – не вернёшься.

Тэффи. Лунный свет.

Горбатовцы, предъявив себя, стали требовательнее поглядывать на гостью: не скажет ли чего душеукрепляющего, полезного. Не заворачивается ли чего в Питере, как бывало, по окраинам и подвалам. Не стал ли кто пророчествовать, нет ли кружков истиноискательских, не пошла ли бродить по лавочкам новая Блаженная?

– Пророчеств не слышала, – ответила Анна, – а кружков всяких, наверное, предостаточно. Знаете, я что-то устала от Петербурга. Нет покоя. За город теперь крепко взялись эти… как их и назвать?.. Лиля Ильинична, ваша подруга, Алёна, называла их крысами. Ну, назовём агрессорами. Всё в стройке, в ремонтах. За два года до трёхсотлетия началось – и вот до сего дня, шесть лет как не найти спокойного уголка. Грохот, шум, пыль, тросы, краны, вибрация. Постоянно вибрация – у меня дом на что крепкий, послевоенный, и то не уснуть. Новый какой-то город прорастает сквозь старый Питер – и старый Питер ему сильно мешает раскинуться на просторе. А кто там живёт, в новом городе, что за люди, о чём они думают – я и понятия не имею. Я оттуда никого не знаю. Мы не смешиваемся ведь никак. И чем больше строек, тем больше и вибрации – а от неё дома портятся, идут трещинами. То есть такая трагикомическая история – чем больше строишь и ремонтируешь, тем больше разрушений…

– Даже у нас на Космонавтов, уж на что край света был, сквер порушили и девятиэтажку построили, – добавила Алёна. – А в центре ни одного знакомого магазина не найти. Всё новое. Опять – двадцать пять новая жизнь…

– Да, – задумчиво молвил Октябрь Платонович. – Мы люди перелома. Переломанные мы люди! Переделали нас, переломали об колено, с одного на другое. У кого срослось, а у кого и не срослось. Да если и срослось, так переломанная нога – не то что здоровая.

– Жизнь меняется! – заявил Касимов. – Это закон жизни. Везде так.

– В царстве земном, – отвечал отец Николай. – Так в царстве земном. Потому что тут царит враг рода человеческого, вот он и мудрит от вечной скуки. А в царстве небесном перемен нет.

– У тебя, отец Николай, – не утерпел Октябрь, – постоянно враги рода человеческого царят, ты и социализм царством антихриста называл, и эту нашу новую жизнь… Чего у тебя ни возьмёшь – всё враг придумал! Ну так, значит, и правильно, что он рулит: кто с людишками возится, тот на них и ездит. Раз он, враг, замутил всю историю, пусть ею и управляет, а то кто же?

– Божьей воли никто знать не может, – сказал отец Николай, – пока сроки не исполнились. Тогда узрим свет истины.

– А вот на что оно нужно вообще – то, чего никто знать не может? – раздражился Октябрь. – Сроки у него, вишь, не исполнились! Двадцать веков ждут со своими кадилами, что сроки какие-то исполнятся. А главное, что меня бесит, так уверенно говорит про Царство Небесное, будто его глазами видел.

– Не сомневаюсь, Октябрь, что тебя всё во мне бесит, – уверенно парировал отец Николай. – Бес в тебе сидит, вот он тебя и подзуживает. А я Царство Небесное видел – только духовными очами.

– Ну и что там?

– Не считаю нужным отчитываться перед тобой.

– Вы это потише! – скомандовала Алёна. – Прошлый раз собирались на день рождения Петра Степаныча – так подрались. За это, за свет истины.

– На сытый желудок, гусем объевшись, хорошо очень про свет истины покалякать… – вставила строгая Наташа, и женщины засмеялись чему-то своему.

– А скажите, кто теперь в Театре Ленсовета главным режиссёром? – спросила у Анны Татьяна Егоровна.

– Никого пока нет. Трудно с главными режиссёрами.

– Потому что настоящей воли нет! – сказал Октябрь Платонович. —Агрессия есть, алчность есть. А доброй воли нет.

– Ура! – воскликнул румяный, всем восхищённый Огурчик. – За добрую волю!

Пили все вместе, мало кто пропускал, а к собственным алгоритмам Октября давно привыкли – пьянели же по-разному. Но, надо заметить, дружно. Не было шибко вырвавшихся вперёд и нарочито отстающих. Чувствовался коллектив. Настоящий, спаянный и споенный, естественно рождённый в боях коллектив.

В Огурчике, конечно, проглядывал пьяница, русский пьяница наилучшего вида – добродушный, слабый. Алёне он не подходил ни по каким статьям – на посторонний взгляд, а там, внутри супружества, кто ж его знает. О многом говорила та ласковость, с какою Алёна принимала оплошки запьяневшей Огурчиковой руки: он утратил точность налива и то переливал жидкость в окружающие рюмки, то недоливал, а было, что и сшиб сосуд ненароком, размашистой дланью; Алёна преспокойно оплошки исправляла и что-то тихо бурчала мужу. А не то что на весь стол гавкнуть: «Ну началось! Кретин!» Такого не было. Мирный дух витал над столом. Ось напряжения между Октябрём и отцом Николаем ощущалась как давняя и безобидная – так перелаиваются соседские собаки для развлечения хозяев.

Ванечка же, которого мама называла «Иван Алёнович», к «молочку из-под бешеной коровки» был очевидно равнодушен, как и его молоденькая, смахивающая на прогрессивную пионервожатую из старых фильмов жёнка Света. Анна подумала, что это хорошо для Алёны, тяжело жить среди пьющих, хотя и неизвестно, что будет дальше…