Читать книгу "Имя кровью. Тайна смерти Караваджо - Мэтт Риз"

– Давид у тебя такой грустный!

Костанца попыталась вспомнить, каким Караваджо был в детстве. «В этой картине так много от мальчика, которого я когда-то взяла к себе».

– Ты ведь себя написал, Микеле?

Он круто повернулся. От неожиданности она сделала шаг назад. Рана на щеке, дергающийся глаз, сутулые плечи, шрамы – все показалось ей угрожающим.

– Этот мальчик похож на тебя, – указала она на холст дрожащим пальцем.

– Вы ошибаетесь, госпожа.

Натурщик сошел с места и потянулся к вазе с фруктами, стоящей рядом с ним. Он подбросил виноградину в воздух и поймал ее ртом.

– Стой смирно, – велел Караваджо и набрал на кисть краски с палитры. – Мне надо работать, госпожа. Я провожусь до утра: надо закончить вовремя, чтобы отплыть завтра с отцом Леонетто.

– Но высохнет ли к тому времени краска? Времени осталось совсем немного.

– Прошу вас, госпожа, – почти крикнул он и сразу пристыженно понурился, сожалея о том, что повысил голос. – Холсты можно упаковать так, чтобы краски не смазались. А теперь оставьте меня, ваша милость.

Когда она ступила на лестницу, Микеле уже склонился над холстом, работая над складками драпировки, спускавшейся с плеча юноши. Костанца не сомневалась, что этот Давид будет шедевром. Он перевернет каноны изображения мудрейшего библейского царя. Она смотрела, как двигаются мышцы Караваджо под тканью блузы. Ее наполнила любовь к тому, чей гений, может быть, даже спасет Фабрицио. Любовь она узнала и в его увлеченной работе. «Что бы ни случилось много лет назад, мои мальчики любили друг друга, и эта любовь жива».

– Микеле, – позвала она.

Он оглянулся и нетерпеливо вздохнул.

– Спасибо тебе.

Фонарь отбрасывал с потолка глубокие тени, так что глаз Караваджо не было видно. Но ее потянуло к ним. Захотелось войти в эти темные пещеры и спуститься в сердце, которое так часто было закрыто для нее.

Мальчик подкинул еще одну виноградину – и засмеялся, когда она отскочила от его губы и покатилась по полу.

– Спокойной ночи, госпожа, – Караваджо вернулся к работе.

* * *

Под лоджией дворца Стильяно стояла повозка, нагруженная небогатым имуществом Караваджо. Художник положил сверху свернутые холсты и подошел к Костанце. За ночь он ссутулился еще больше – как будто завершение картин для Шипионе исчерпало все запасы его сил.

– Ты не забыл грамоту кардинала дель Монте? – Костанца сжала его руки в своих.

– Она при мне, госпожа.

– Не пройдет и дня, как ты будешь в Риме, в безопасности, помилованный. за ту драку. Ты будешь свободен.

«Папа может отпустить мои грехи. Но молиться мне остается только Богу и Лене». Он поклонился Костанце. Она обняла его и прикоснулась губами к шраму на его щеке. Одиночество сжало его сердце.

– Картины для кардинала Шипионе тоже взял?

Он протянул руку через борт повозки и похлопал по свернутому и перевязанному бечевкой холсту.

– Вот они. Святой Иоанн, Магдалина и Давид. Когда доберусь до корабля, упакую их как надо. Сейчас я слишком тороплюсь в порт, – он прыгнул на козлы и уселся рядом с возчиком. Когда мулы медленно двинулись с места, он дотронулся до плеча Костанцы. – Фабрицио скоро вернется к вам, госпожа.

– Если будет на то воля Господня. Тогда мы уж больше не разлучимся. И у тебя я больше ничего не попрошу. Тыс самого детства приносишь ради меня жертвы.

Он открыл рот, чтобы возразить, но она протестующе вскинула руку:

– Я знаю, что ты покинул мой дом ради Фабрицио. Вряд ли я когда-нибудь смогу понять, чего тебе это стоило. Ты чист передо мной.

«Да, скоро я буду и вправду чист», – подумал он. Раненый глаз задергался, фигура Костанцы, прижимающей руки к сердцу, расплылась, и повозка выехала из ворот.

Мулы повернули к морю. Караваджо оглянулся на берег залива, вдалеке сливающийся с туманным зеленым Посиллипо. На воде играли теплые золотистые блики. Теперь его судьба зависит только от моря.

У подножия холма возчик хотел было повернуть к Святой Лючии и порту, но Караваджо перехватил его руку: «Не туда».

Пожав плечами, возчик дернул поводья и вновь повернул в гору. Они проехали за дворцом Стильяно, по краю Испанского квартала. Караваджо указал возчику на калитку в длинном гладком фасаде. Он открыл ее и прошел через залитый солнцем мандариновый и лимонный сад, мурлыча старую болонскую песню: «Ты звезда на небесах, смертным женам не чета…» На той стороне двора его ждали у стены часовни четверо вооруженных людей с суровыми нахмуренными лицами. Над ними едва колыхался в неподвижном влажном воздухе красный флаг, украшенный белым крестом ордена мальтийских рыцарей.

* * *

Вернувшись к себе в кабинет, Костанца села за письмо великому магистру. Она известила его, что Караваджо вернулся в Рим под покровительство дель Монте и продолжит работать для Шипионе. Она хотела сообщить магистру, хранящему ключи к свободе Фабрицио, что отныне у нее есть в папской свите влиятельный союзник и теперь ее сын должен покинуть темницу. «Смиренно кланяюсь и молю Бога даровать вам всяческое счастье, – закончила она письмо. – Писано в Неаполе 18 июля 1610 года».

На той стороне залива поднимались к угрожающему кратеру пологие склоны Везувия. Играющее на волнах солнце било так ярко, что она почувствовала себя северянкой, чуждой этому безумию яркого, многолюдного юга. В далеком городке Караваджо, где она после замужества прожила много лет, чуть ли не круглый год стояла туманная, дождливая погода. С улицы до нее доносилась быстрая, резкая неаполитанская речь, навевая тоску по дому.

Костанца прошла по лоджии бельэтажа и спустилась по парадной лестнице. Теперь, когда ее любимый художник уехал, она не могла не зайти в его мастерскую. Маркиза вспоминала те дни, когда была молодой матерью, а Микеле с Фабрицио оживляли ее холодный дворец – тогда ее мужеще не разлучил их.

В подвальном этаже пахло красками: воздух еще хранилпамять о работе живописца – приятный запах льняногомасла. Хоть он и уехал в Рим, оставив мастерскую, здесьчувствовалось его присутствие.

В мастерской было темно, но не пусто. По пути к окну Костанца наткнулась на столик. Он перевернулся, и кисти со стуком разлетелись по каменному полу. Встав на ступень под окном, она распахнула ставни. Холст на мольберте так и зажегся красками на свету: «Магдалина». Но ведь Караваджо должен был отвезти картину кардиналу Шипионе! Костанца шагнула ближе. Она узнала черты написанной им женщины, хотя никогда ее не встречала. Слишком часто на холстах Караваджо она видела эти строгие брови, прямой нос и нежный рот. Но он никогда не оставил бы портрет Лены. Она огляделась: по мастерской были в беспорядке разбросаны краски, кисти, палитры, зеркала, мечи, латы и драпировки.

Она потянулась к другому окну и с усилием открыла ставню. Ей стало трудно дышать: неужели Микеле ее обманул? Свет из окна упал на другой холст – «Давид с головой Голиафа», над которым он работал прошлым вечером. Костанца ахнула, прижав руку к груди, как будто стала свидетельницей убийства. В огромной голове библейского великана узнала она искаженные страданием черты художника. Кровь струилась из рассеченной шеи Караваджо, глаза были открыты, губы точно силились произнести последнее слово.