Читать книгу "Имя кровью. Тайна смерти Караваджо - Мэтт Риз"

Делла Корбара отвернулся и повертел в руках пестики ступку.

– Ты пишешь с натуры. Показывая то, что видишь, ты открываешь тайный смысл вещей. А что, если тебе закажут написать Совет десяти, который правит Венецианской республикой?

– О чем вы?

– По странной причуде истории Венецианской республики в Совете десяти на самом деле семнадцать человек. Если ты будешь писать Совет, ты нарисуешь десять человек, чтобы каждый узнал знаменитый Совет десяти?

Или всех членов Совета – чтобы никто не понял, что именно ты изобразил?

– Хотите меня подловить?

– Я инквизитор. Я всегда готов тебя подловить, уж в этом можешь быть уверен, – он тяжело поднялся с места. – Но как Леонетто, сын купца из Салерно, хочу тебя предупредить. Если ты думаешь, что натуру можно полностью перенести на холст, то ты ошибаешься. Вызнать людские тайны не так просто. В сердце нет светотени, тьма не излучает сияния. Чужая душа – потемки, и лишь Бог может пролить на нее свет.

Он обернулся от двери.

– После того, что случилось на Мальте, кардинал-племянник призвал меня в Рим для отчета. Там я нашел Лену и кое-что рассказал ей о тебе. Перед смертью я отпустил ей грехи, Микеле. Теперь она – подле Христа, с праведниками.

В груди Караваджо что-то сжалось. Наконец он увидел, кто поставил ему ловушку, – не делла Корбара и не Шипионе, не Томассони и не Роэро. Сам Всевышний расставил этот капкан, который, как он чувствовал, вот-вот сомкнется.

– Если хочешь попасть в рай и там встретиться с Леной, ты должен искупить свои грехи перед святой церковью. Иначе сам знаешь, куда отправишься, – инквизитор вытянул вниз указательный палец и мизинец, изображая дьявольские рога. – Закончи картины для кардинала Шипионе, и тогда можешь вернуться в Рим и получить прощение перед Богом. Я пробуду в Неаполе еще две недели по делам святой инквизиции. В Риме мы встретимся снова и помолимся вместе за упокой души Лены перед «Мадонной Лорето», ведь в ней ты запечатлел ее обличье.

Делла Корбара поднялся по лестнице и скрылся из виду. Но до Караваджо долетел его голос:

– А пока я буду молиться за тебя, сын мой. Похоже, смерть твоя близка. Но не допусти, чтобы мои молитвы пропали втуне.

* * *

Караваджо встал перед зеркалом, чтобы написать автопортрет. Рот его был приоткрыт, словно он запыхался от бега. Поврежденный глаз беспрестанно моргал, под ним на щеке виднелась рана. Изображение в зеркале туманилось. Черты его исказил ужас. Отец Микеле перед смертью от чумы увидел призывающую его смерть – теперь она пришла и к нему.

Художник сделал несколько неуверенных шагов, будто спросонья. В подвале было душно, как в тюрьме. Сейчас бы глоток свежего воздуха. Он поднялся к воротам дворца и прислонился к столбу, с трудом переводя дух.

Несколько танцующих и поющих женщин показались на холме. Похоже, они шли от королевского дворца и старых кварталов.

– Кровь святого Януария потекла, – кричали они. – Благослови Господь святого и его чудо!

«Это знак, – подумал он. – Ты знаешь, что делать».

Один из привратников Стильяно вышел из будки и проводил женщин взглядом.

– Кровь святого потекла. Всем нам даровано спасение еще на год, – сказал он.

Вечерний бриз принес с залива соленый запах моря. Караваджо смотрел, как женщины в танце подошли к самой линии прибоя.

– Воздадим же благодарность за кровь, – сказал он, вернулся в мастерскую и сел за письмо.

* * *

Утром Караваджо спустился к морю. Он брел все дальше от города, пока не дошел до узкой полоски Кьяйа. Рыбаки собрались вокруг лодок, болтая с увлеченностью людей, которые провели всю ночь в одиночестве на темных водах залива. Они спорили с женщинами о том, сколько денег выручат за улов, и доставали из ведер пригоршни серых креветок и кораллово-розовых осьминогов.

На корме одного из яликов неподвижно сидел человек, не похожий на смеющихся рыбаков. Увидев Караваджо, он встал и сбросил плащ. Рыбаки попятились, увидев на его груди крест мальтийских рыцарей Святого Иоанна.

Караваджо, стоявший на скале над пляжем, оттянул нижнее веко здорового глаза – неаполитанский знак: «Понимаешь?»

Роэро облизнулся, скаля зубы. И, как будто желая показать, что и он изучил жесты этого города, поднял собранные в щепоть пальцы и настойчиво встряхнул запястьем: «Поторопись».

* * *

В своей мастерской в подвале дворца Стильяно Караваджо закончил картины для кардинала Шипионе быстрее, чем собирался. Три холста стояли бок о бок: он писал фигуры на одном, пока краска сохла на другом, и переходил к третьему, чтобы выписать новые детали.

Инквизитор застал его за работой, когда он набрасывал фигуру юноши для последнего холста. Позировавший ему молодой дворцовый слуга держал в вытянутой руке мешок с яблоками и с печалью смотрел на него.

– Что это? Грустный натюрморт с фруктами? – спросил делла Корбара.

– То, что он держит, значения не имеет, – не выходя из-за занавеса, Караваджо поправил вогнутое зеркало, которым проецировал на холст торс юноши. – Мне просто нужно что-то тяжелое, чтобы проступили мышцы руки.

Делла Корбара посмотрел, как на тонкую руку мальчика падает свет фонаря, и губы его изогнулись в улыбке.

– Рад, что ты со мной наконец согласился.

Караваджо отдернул занавеску и вскинул голову.

– Кардинал Шипионе будет мной весьма доволен. Дель Монте тоже.

Караваджо отвесил изящный низкий поклон. Когда он выпрямился, лицо его было спокойно и неумолимо. Инквизитор попятился.

– Продолжайте, маэстро, – пробормотал он. – Мы отплываем в Рим через два дня. Встретимся на корабле.

– Жду не дождусь.

Услышав в его тоне непочтительность, делла Корбара замешкался, глядя на него с любопытством – и с нетерпением.

* * *

Молодой натурщик держал опущенный меч, пока Караваджо выписывал блики света – в центре и на острие лезвия. Костанца смотрела с верхней ступени лестницы. Караваджо написал лицо не с натуры. Сжатые губы и исполненные жалости глаза казались ей знакомыми, но она не могла припомнить, кому они принадлежали. В протянутой вперед руке юноша держал отсеченную голову.

Черты лица еще не были прописаны. На темном фоне виднелись только спутанные волосы и борода. Желтовато-коричневая краска на щеках уже засыхала.

– Это ведь Давид с головой Голиафа, Микеле?

– Да, госпожа, – ответил Караваджо, не отрываясь от работы.

Она перевидала много изображений Давида, но такую картину видела впервые. Всегда Давид представал торжествующим – и изваянный еще маэстро Донателло воин в шлеме, и мускулистый гигант божественного Микеланджело, увиденный ею на флорентийской площади.