Читать книгу "След грифона - Сергей Максимов"

– Што шумим? Кошк ругам?

Мощные рывки двух псов были направлены к небольшому сарайчику, на крыше которого, точно он и в самом деле кот, настороженно, выгнув спину, на корточках сидел Соткин.

– Эй, бабай лысый, может быть, лестницу подашь?

– Сашка, шайтан, – изумленно произнес татарин. – Ай-ай! Все скашь как козла!

– Сам ты старый козел! Ты, Ахмат, быстрее пошевеливайся, – вполголоса продолжал Соткин. – Всю улицу переполошим.

Почти беззубым ртом произнося себе под нос какие-то фразы на татарском языке, Ахмат приставил к сараю лестницу. Достаточно легко оттащив в сторону двух огромных псов, словно они мелкие дворняжки, он подождал, когда Соткин спустится вниз и проскользнет внутрь здания. Оглядевшись кругом, он также исчез за железной дверью. Собаки еще пару раз гавкнули, точно подали команду соседским псам. И сразу наступила прежняя тишина.

– Ты стареть мало-мало собираешься? – улыбаясь, спрашивал хозяин неожиданного гостя. – Башка седой вижу. Глаз дурной вижу. Лет не вижу.

– А ума-то! Ума-то сколько, – нараспев подхватил Соткин.

– Не вижу, – сказал, как отрезал, хозяин. – На руках тягаться бушь? – спросил он, засучивая рукав халата.

– Да ну тебя к черту, – рассмеялся Соткин и обнял старика.

Неожиданно старик легко оторвал своего гостя от пола и на вытянутых руках поднял над головой. Выяснилось, что не такой уж он и старик.

– Силу вишь?

– Иди ты на хрен со своей силой, – отмахнулся Соткин. – Я так тоже могу. Поставь на место.

– На руках тягаться бушь? – не унимался старик.

– Ну давай, давай, я тебя сейчас уделаю.

Ахмат расчистил стол, сел напротив Соткина. Мгновение – и оба крепко схватили друг друга за кисти рук. Они стали как каменные. Даже легкого дрожания нельзя было заметить. Дышали оба ровно. Со стороны могло показаться, что никакой борьбы между ними нет. Ахмат с удивлением посмотрел на Соткина. На секунду его рука чуть сдвинула руку Соткина. Последовал такой же короткий ответный взгляд на своего соперника, и снова руки замерли в прежнем положении. Они одновременно ослабили кисти и, отпустив друг друга, разулыбались.

– Теперь сила. Раньше не был. Теперь есть, – сказал Ахмат.

– А тебе пора на печи лежать да попердывать, а не на руках с молодежью тягаться.

Было видно, что они оба рады встрече. За столь своеобразной манерой общаться скрывалась давняя привязанность и уважение друг к другу. Мастер во всяких силовых штучках, много лет назад Ахмат взялся научать этим хитростям Соткина. Когда Суровцев также попытался примкнуть к занятиям, Ахмат неучтиво ему заметил, что способностей к этому у того нет. По крайней мере таких способностей, как у Соткина.

«Твоя сила – другой сила. Такую искать бушь – свою настоящую забудь помнить», – сказал Ахмат Суровцеву и продолжал передавать Соткину свои умения и знания.

Благодаря этим знаниям и навыкам и стал Соткин тем, кем стал. Силу уважают везде. Сильного и умного еще и боятся. А если сильный и умный не бахвалится своим умом и силой и всегда готов у всех учиться тому, чего не знает, то такой человек, как правило, руководит другими. Если, конечно, этого хочет. Но часто сама жизнь заставляет таких людей брать на себя ответственность за других. Но была еще одна черта в характере Соткина, которая при смелости и силе делала его человеком опасным. Он был еще и осторожен. Умен и осторожен. О трусости в его характере вообще говорить не приходится.

Ахмат накрыл стол. Угощение состояло из татарской конской колбасы – казы, которую Соткин очень любил, лепешек домашней выпечки и чая. Достал хозяин и поллитровку.

– Ты русский – ты пей. Тебе Аллах велит пить, чтоб хозяину приятно был. Я за дрова иногда водку платить.

Ахмат при желании мог разговаривать, не коверкая русские слова, но взял за манеру говорить таким образом после революции. Соткин называл это «включить дурака». Ахмат не опускался до придурковатого «моя твоя не понимай», но взял за правило играть роль бесхитростного восточного человека, что никого в его простоте не убеждало, но забавляло и настраивало на доброе отношение к нему. Он точно переключал кнопки, когда говорил с людьми малознакомыми или просто опасными. Отсюда и возникло соткинское выражение «включить дурака».

– Ешь. Казы любишь. Я всегда помнил. Слушай. Новость какая не знам. Сам сообразишь. Немой приходил. Записку не приносил. На словах сказал. Суровцев передал.

Соткин прекратил жевать. Вытер тыльной стороной ладони жирные от конской колбасы губы. Весь превратился в слух. Ахмат между тем закончил свой короткий рассказ:

– В тюрьме Суровцев. Тюрьма называется Голубянка.

– Лубянка? – едва не подавившись остатками колбасы, переспросил Соткин.

– Может, Лубянка. Немой говорил. Плохо говорил, – посетовал Ахмат.

– Ясно. Немой рассказал. Татарин пересказал. А если знать, что в начале этой цепочки стоял немец, то русскому свихнуть можно.

– Я татарин. Ты русский. Суровцев не немец.

– Да знаю я, – отмахнулся Соткин.

Мысли вихрем носились в голове Соткина. Прежде всего ему было ясно, что случилось то, что должно было случиться. Суровцев в конце концов сел. Напрасно Соткин давно уговаривал его это сделать. Проще простого было сесть по уголовной статье, чтоб потом при аресте не угодить под статью расстрельную, политическую. Так, как когда-то сделал он сам. Соткин позаботился бы, чтобы в лагере бывший генерал не потерялся. Нет, их превосходительство решил быть умнее других. Но главное, он выжил, что уже хорошо и похвально. Ну а дальше опять все пошло как-то по-суровцевски. Как он вдруг оказался во внутренней тюрьме на Лубянке? Ближний свет от Томска – московская Лубянка! Одно было ясно Соткину точно – внутри Наркомата внутренних дел Суровцев мог оказаться в двух случаях: во-первых, если чекисты докопались до его генеральского прошлого, а во-вторых, если в очередной раз всплыл вопрос о золоте Колчака. Первое могло запросто потянуть второе. Но и без того было просто немыслимо передать весть о себе из внутренней тюрьмы НКВД на Лубянке. Уж это-то Соткин знал доподлинно: следственный изолятор даже областного управления – это «глухая тюрьма», где обычная уголовная почта не работает. Было ему ясно и то, что расстрела Суровцеву в этот раз не миновать.

– Ахмат, а немой этот из знакомых Суровцева, как я понимаю?

– В артели его работал. Ты его видал. Большой такой. Тоже сильный. Ему тоже кто-то передал. Я не спрашивал. Нельзя спрашивать.

– А давно это было?

– Неделя прошла.

– Чудно все это, Ахмат.

– Дело серьезный, Сашка.

– Да уж куда серьезней, – опять погружаясь в размышления, проговорил Соткин.

Как и Суровцев несколько месяцев назад, он в своих мыслях вышел на ту же догадку. «В системе НКВД используют глухонемых. А как иначе объяснить то, что весточку на волю Суровцев передал через своего глухонемого знакомого? Тот, в свою очередь, получил ее от такого же собрата по несчастью», – размышлял бывший белогвардеец. За колючей проволокой ходили упорные слухи о глухонемых надзирателях в неких секретных тюрьмах. Но никто их сам не видел. Что тоже было понятно. Из тюрем такого рода никто на волю уже не выходил. В свое время репрессивная система государства столкнулась с проблемой осужденных инвалидов. Гуманизм чекистов проявился в том, что они негласно старались подводить таких людей под расстрельные статьи, чтоб избавить себя от лишних забот. В лагерях все должны работать. Дома инвалидов за колючей проволокой никто создавать не собирался. Если же кто-то из несчастных и попадал в лагеря, то неминуемо быстро погибал в условиях, которые и для здорового человека были невыносимыми. «А немым чекисты, наверное, нашли вот такую работенку», – решил Соткин.