Читать книгу "Круть (с разделением на главы) - Виктор Олегович Пелевин"

так? В Бобруйск захотела, сука? Мы вас всех в Бобруйск отправим. Малой скоростью в сумках и пакетах. А так, а? А вот? А вот?

Термин «сука» в данном случае был не оскорбительным обращением к женщине, как ложно утверждают некоторые предклимактериальные блогерки (универсальный эпитет, кстати — подходит тёлкам независимо от возраста), а фетишсловом, вполне уместным во время BDSM-сессии. Если вы видели запись, Ры не возражает — нюхает книги, скулит, кивает головой и даже рассуждает, какие из книг лучше, а какие хуже.

Замечу, что никогда не понимал самой возможности такого сравнения — книги же не средство для очистки полов (если не брать гендерно-аффирмативную литературу, специалистки по которой обычно и выносят подобные вердикты). Поразительная наглость требуется для таких заявлений. Но что взять с банкротов и банкроток духа, продающих на ютубе последнее едало?

Впрочем, в описываемом случае Ры, вероятно, вошла в роль и говорила про запахи. Я стегаю её плёткой совсем не сильно, только для проформы — а она отчётливо отвечает:

― Oui, mon chien Andalou…[14]

Испуг, заметный в этой записи, естествен для садомазохистических практик и является их важным игровым аспектом — таким же, как чёрная кожаная упряжь с кольцами или кляп.

Когда все книги обнюханы, мы прокачиваем ещё одну тему.

― Что это значит — «ранний Шарабан-Мухлюев», «поздний Шарабан-Мухлюев»? Не сметь больше так говорить.

― А как можно? — покорно спрашивает она.

― Запоминай. Если я звоню в четыре утра сказать, что ты слизь мохнатая — это я ранний. А если звоню в полночь пьяный и объясняю то же самое, но развернуто и подробно — это я поздний. Других смыслов не энтертейнить. Поняла?

Здесь, однако, определённого ответа добиться я не смог.

Затем мы возвращаемся в спальню. Дальнейшую запись пока не выложили, поэтому расскажу сам.

Doggy — очень гармоничная поза, если женщина позволяет себе на время забыть про культурные отложения последних двух веков. Ей достаточно вернуться к своему биологическому естеству — принять, так сказать, себя изначальную. Но это простейшее и естественное внутреннее действие в наше время осложнено множеством ментальных стоп-кранов, установленных тоталитарной и репрессивной левой культурой.

Если вы когда-нибудь пробовали трахнуть по-собачьи активистку, близкую к демпартии США, вы понимаете, что я имею в виду. А если подобный опыт был у вас много раз с разными дем-партнёршами, как у меня, вы, возможно, знаете и то, что всё дело в правильной коммутации намерения.

Партнёрша-феминистка может окрыситься на слово «doggy», но если попросить её встать осликом, вы таки с высокой вероятностью её оттараканите (обратите внимание, как гармонично уживаются в одном моём предложении голубоватый шагальский прищур и пять смешных зверюшек — мастерство не пропьёшь).

Но я отвлёкся. После прогулки по коридору с книгами ей даже не надо было менять позу — во всяком случае, внутреннюю. Я продолжил нашу игру уже как трибьют великому Харольду Роббинсу, которого цитировал по памяти на английском:

― Like a dog, woman! Do you understand your position?

Отчётливо помню эту минуту. Окно открыто. В просвете перистых облаков — серп луны. Занавеску теребит ночной ветер. Опершись на локти, она поворачивает ко мне заострённые страстью черты и тонко, по-сучьи, воет.

Признаю, в ней был определённый артистизм. Но искать его следовало не в её идеологизированных опусах, а в полумраке алькова.

Для меня это была одна из тех близких к абсолютному счастью минут, которые не кажутся чем-то особенным, когда происходят — но потом осознаются как драгоценное и неповторимое. Секунду или две я парил в эфире вместе с луной, облаками, её искажённым лицом и своим восторгом. А затем — как всегда в жизни — всё изменилось.

Я испортил всё сам. В погоне за ещё более острым наслаждением я догадался, как заставить её испытать по-настоящему сильную душевную боль. Я прошептал:

― Трансофобная сука!

Мука, которую причинили ей эти слова, абсолютно точно выходила за границы игры. Я ощутил это сразу.

― Янагихара! — прошипела она еле слышно. Я не понял, что именно она хочет сказать — возможно, она пыталась предельно остранить ситуацию, наполнив её абстрактным абсурдом. Но со мной это было непросто.

― Да! — продолжал я, мощно ударяя её бедрами в крестец. — Трансофобка! Ты ненавидишь транс-людей, но скрываешь это из страха перед либеральной инквизицией!

Я, конечно, вовсе не защищал транс-публику. Я лишь атаковал Ры в то место, где у неё болело.

― Янагихара! Янагихара! — визжала она.

― Трансофобная тварь! — отвечал я безжалостно.

― Янагихара!

― Я скажу, почему ты ненавидишь транс-людей, — продолжал я, яростно работая тазом. — Ты мечтаешь о члене, которым тебя обделила природа. Для того ты и сняла с меня копию — думаешь, я не заметил?

― Янагихара!

― Чувствуешь? А? Вот этого самого у тебя не будет никогда, трансофобная сука…

Конечно, это был удар ниже пояса. Как и все остальные удары в нашей не слишком приличной игре.

Только когда она вырвалась и убежала в дверь, ведущую на двор, я понял, что перегнул метафорическую палку. Но остановиться я уже не мог.

― Трансофобка! — заорал я, выскочив за ней следом.

― Янагихара! — кричала она жалобно, убегая в июньскую тьму. — Янагихара!

Когда она исчезла в ночном лесу, я ощутил смутное чувство вины. Как-то нехорошо вышло. С другой стороны, причини я ей слишком сильную душевную боль, она произнесла бы слово безопасности.

У нас это была фамилия «Бахтин».

И вдруг страшное подозрение мелькнуло в моей душе. Я схватил свой хуайвэй и залез в notes. Третья сверху запись была «Ры — слово безопасности» (подобных шпаргалок по разным интим-проектам там скопилось много, поэтому я метил их именами).

Я открыл запись и прочёл:

ЯНАГИХАРА

Как охнул тут мой внутренний человек. Нехорошо получилось. Неизящно и бездушно.

Я сразу понял, почему ошибся.

Незадолго перед этим мы с Ры вспоминали в кровати одного политтехнолога (не буду называть его имя в своей громкой книге), тоже потомственного члена внутренней КПСС, который много лет поднимал на московских заказах. А как в творческой лаборатории запахло горелой изоляцией, свалил в Амстердам и открыл там галерею.

Вспоминал я его без зла, просто размышлял вслух, что сделают конечные потребители, когда специалиста привезут к ним обратно в клетке.

Представилось