Читать книгу "Жила-была одна семья - Лариса Райт"

— Еще как. Оно, между прочим, о том, что мы с тобой неправильно живем.

— Вовочка, научишь меня жизни завтра, договорились?

— Договорились».

«Завтра» Вовка разбился…

Саша в нерешительности смотрела на диск. Вот так сразу поставить его, снова услышать голос брата, представить его живым она не могла. Постояла какое-то время, но все же собралась с духом, включила:

— «Болит, гнетет, мешает, губит», — запел Вовка с какой-то надрывной, до этого никогда не слышанной хрипотцой.

Саше было настолько больно, мучительно внимать знакомым интонациям, что в первый раз она даже не обратила никакого внимания на текст. Музыка была незатейливой: простые аккорды в левой руке, в правой — бой. Слов она не разбирала, жадно хватала звуки, ловила буквы. И только когда наступила тишина, она подумала, что не разобрала смысла. Взяла себя в руки, снова включила мелодию, заставляя разум взять верх над чувствами. «Вовка не хотел, чтобы я просто слушала, он хотел, чтобы я услышала».

И она услышала. Включила запись снова, а потом во второй раз, в третий раз, в четвертый, словно проверяла себя: правильно ли я понимаю, это ли он имел в виду, об этом ли тихо размышлял при жизни и громко кричал после смерти? Саша останавливала диск, снова ставила, проживала один кусочек песни, другой, словно хотела отбросить последние сомнения, будто искала подтверждение своим мыслям и в каждом отдельном слове, и во всем тексте:

Болит, гнетет, мешает, губит,

Не отпускает и волнует

Обиды боль от лжи давнишней,

Как будто есть билетик лишний

В иную дверь, в другую жизнь,

Где все возможно повторить,

На счастье шанс не упустить

И то былое изменить,

Что держит, мучает, тревожит

И непрощеньем сердце гложет.

Лазейки нет туда попасть.

И ключ от двери не украсть,

И жизнь вторую не найти.

Лишь только в этой все пути

Ведут к надежде и спасенью.

Чтоб не лежало черной тенью

Обиды горькое пятно,

Чтоб не испортило оно

Судьбы тернистые дороги,

Полезно будет очень многим

Воспоминанья отпустить,

Понять друг друга и простить.

Сомнений не осталось. Все предельно понятно. Конечно, ее спаситель без паспорта преследовал совершенно другие цели, предлагая обратить внимание на эту композицию. Но его цели могли подождать, а Вовкины ждать не должны были. Теперь это была не просто песня, не просто философское стихотворение, а самое настоящее завещание: завещание ей, Саше, которое она обязана была исполнить. Брат не получит другую жизнь, не найдет тайную дверь и никогда не вернется, он уже не сможет сделать свою судьбу «правильной», а у нее этот шанс все еще есть.

Саша аккуратно вынула диск из проигрывателя, осторожно, как величайшую драгоценность, положила его в коробку и, не выпуская из руки, будто он мог исчезнуть или раствориться в небытии, другой рукой набрала номер. Услышав ответ, коротко спросила:

— Ты дома? Можно мне приехать? — И через секунду: — Все. Через час я у вас.

30

— Через час Сашка приедет, — Ира произнесла это вслух, чтобы удостовериться в реальности происходящего.

Это было более чем странно. Во-первых, сестра никогда не баловала ее частыми визитами, а виделись они только вчера на выставке, а во-вторых, встречи обычно были запланированы заранее. А чтобы вот так неожиданно, без предупреждения, как снег на голову, — такого не случалось. Впрочем, после утренних похорон и выяснений отношений с Саматом у Иры было предостаточно тем для размышлений помимо необычного поведения сестры. «Приедет — объяснит», — решила она и вернулась к домашним хлопотам.

Объяснений, однако, никаких не последовало. Да и так ли уж важно было знать, почему, едва влетев на порог, бледная, растрепанная, чем-то чрезвычайно возбужденная Саша выдохнула вместо приветствия так громко и быстро, словно боялась передумать и не признаться:

— Я видела отца.

«Что я должна ответить? Изобразить удивление, негодование, одолеть расспросами или, наконец, сказать правду? Но если говорить откровенно, то что именно? Или признаваться во всем?» Ирино смятение было невозможно скрыть. И в иной ситуации Саша, безусловно, заметила бы, что реакция сестры совершенно не похожа на ту, которой она ожидала. Ира не рассердилась, не изумилась, ничего не спросила — она растерялась. Но Саша, сконцентрированная на своих эмоциях и ощущениях, не следила за происходящим. Ей важнее было самой выговориться, признаться, открыться, а не услышать ответ на свои откровения. И все же откровенность за откровенность.

— Я тоже, — все же выдавила из себя Ира, а потом (была не была): — И я знаю, что ты его видела.

И теперь уже и удивление, и негодование, и град вопросов:

— Как знаешь? Откуда? Где видела? Когда?

Ира отвечать не спешила. Она не была готова к разговору, тем более к такому сложному. Под пристальным Сашиным взглядом, под мощным, неизвестно откуда взявшимся натиском ее миниатюрной, даже хлипкой фигуры Ира чувствовала себя очень неуютно. Она на мгновение ощутила себя приговоренной к казни, избежать которой поможет лишь последнее слово, но не любое, а доходчивое, спокойное, единственно правильно выбранное из миллиона других, — то самое, что способно достучаться, заставить понять, поверить и простить.

— Ты, может быть, разденешься? — Ира почти не надеялась на удачу. Саша была тараном, остановить который, пожалуй, не смог бы и печально известный ураган «Катрина». Она была преисполнена желанием получить объяснения и откладывать «момент истины» не собиралась. Но за неожиданным явлением Саши последовало такое же неожиданное ее поведение.

— Ты права, — сказала она, снимая шубу. — Я накинулась на тебя, как бешеный сатир с картины Пикассо. Помнишь, он там пляшет с козлом под какие-то дудки? Я еще хотела этот сюжет позаимствовать…

Картины Ира не помнила, но желание сестры «слепить» с героев полотна кукол явно было давнишним. Сатиры — они ведь мужского пола, а ваять мужчин Саша давно разучилась.

— Я не помню, но ведь это не важно.

— Не важно, — глухое эхо. Саша была где-то далеко. — А макет нашей семьи у тебя сохранился?

— Какой макет? — Ира сразу не поверила промелькнувшей было мысли. Напрасно.

— Тот самый, который я тогда не доделала.

— Лежит на антресолях.

— Отдашь?

«Поинтересоваться, хочет ли доделать? Сказать, что я была права, когда не выкинула, когда говорила, что он еще пригодится? Поинтересоваться, сказать и все испортить». Зачем же портить? Поэтому лаконичное и простое:

— Отдам.

— Ладно. Чем это у тебя пахнет? — Саша вела себя так, будто и не слышала прозвучавшего минуту назад признания сестры.