Читать книгу "Проклятие семьи Пальмизано - Рафел Надал"

От сделанного усилия рана снова открылась. Джованне нечем было остановить кровь, она почувствовала, как ее накрывает паника. Если Тощий или Кончетта не пришлют помощь немедленно, это конец. Витантонио бледнел на глазах и дышал с трудом.

Потом закрыл глаза и еле слышно произнес:

– Это несправедливо. – И замолчал.

Джованна подумала, что потеряла его, и разрыдалась. Она удивилась, когда его голос послышался снова, на этот раз громче:

– Скоро весь сад оживет и зазеленеет, но когда расцветет черешня, меня уже не будет. Разве это не странно?

– Ты видел? – сказала она, пытаясь приободрить Витантонио и указала на цветущую герань, которую только что заметила среди пожухших от холода цветов. Бабушкины азалии сами были еле живы, но их огромные горшки, должно быть, защищали эту герань от порывов ветра, как стены теплицы. Цветы были кроваво-красные и свисали пышной гроздью, как кардинальский плащ.

Витантонио сделал усилие и открыл глаза. Увидел кардинальскую герань, на которую указывала Джованна. Затем посмотрел на ее живот и спросил:

– Как ты его назовешь?

– Витантонио… Витантонио Пальмизано. Он с гордостью будет носить твое имя, и неважно, что скажут в деревне.

Он грустно улыбнулся в ответ и произнес:

– Судьба не была предопределена. Проклятие убивает меня, но ребенок, которого ты носишь, доказывает, что эту партию мы все-таки выиграли… Всю свою жизнь я принимал решения сознательно. Лишь одного я не мог решить сам: едва родившись, я был уже Пальмизано. Я не мог выбирать, с кем я. Поэтому я всем сердцем любил Конвертини и горжусь этим, но всегда был верен своим. Я умираю как Пальмизано. Так и на войне: выбирая, с кем я, я перешел на другую сторону и всей душой был предан союзникам, но они никогда не считали меня своим. В итоге я умираю от американской пули…

– Молчи. Отдыхай. – Джованна вытерла ему пот и накрыла рану чистым куском ткани. Не отдавая себе отчета, она стала напевать что-то по-французски.

– Что ты поешь? – спросил он.

– «Время черешни». Это песня французского Сопротивления. Mais il est bien court, le temps des cerises où l’on s’en va deux cueillir en rêvant des pendants d’oreilles. Cerises d’amour aux robes pareilles tombant sous la feuille en gouttes de sang. Mais il est bien court, le temps des cerises pendants de corail qu’on cueille en rêvant[53].

Джованна с отчаянием заметила, что Витантонио уже почти не дышит. Вот-вот она потеряет его. Сколько еще человек умрет, прежде чем деревья зазеленеют – всего через пару месяцев? Витантонио прав: черешня снова расцветет и на ней поспеют сладкие и сочные ягоды. Время черешни вернется независимо от драм, переживаемых жителями несчастной Апулии. Пытаясь сохранить верность идеалу свободы, они вынуждены были бороться одновременно и с низким предательством своего собственного правительства, и с оскорбительным недоверием союзников. Не этого они заслуживали.

Должно быть, Витантонио угадал ее мысли, потому что напоследок улыбнулся. Он представил себе цветущий сад и черешню, увешанную красными спелыми ягодами. На картине, которая явилась перед его мысленным взором, Джованна вела за руку ребенка, они весело смеялись. И тогда где-то в самой глубине своего сердца он нашел силы для последней просьбы:

– Когда малыш научится ходить, сделай ему от меня черешневые сережки.

В это самое мгновение джип с большим красным крестом на брезентовом кузове затормозил на площади у боковой калитки сада. С террасы Джованна увидела, что из машины выходит доктор Риччарди.

Эпилог. 24 августа 2012 года, вечер

Солнце давно скрылось за холмами Альберобелло. На площади в Беллоротондо медленно угасал день. То был один из тех летних вечеров, что лениво тянутся, когда свет дня уже колеблется, но все не уступает место тьме. Наконец подул легкий ветерок, который, с уверенностью можно было сказать, доносился с моря, со стороны Остуни. Температура быстро снижалась. После ужасной дневной жары наконец становилось хорошо.

Зажглись первые огни в окнах, улицы заполнились смеющимися компаниями молодежи. Многие семьи вынесли стулья из домов на улицу, чтобы посидеть в прохладе. С современных проспектов нижней части Беллоротондо доносился шум машин и мотоциклов, разъезжавших туда и сюда, лишь бы покрасоваться. Деревня вдруг совершенно преобразилась.

Цикады на рожковых деревьях стали петь громче, пытаясь перекрыть неожиданно явившихся со всех сторон конкурентов. На смотровой площадке толпились парочки, в центре площади болтали матери, приглядывая краем глаза за детворой, что играла в прятки возле памятников двум войнам.

Какая-то женщина крикнула из ближайшего окна:

– Nonno!

Старик попытался встать, и мы с Анной бросились помочь ему. Мы подали ему руки одновременно, и он привычным движением оперся о нас обоих. Мы потихонечку зашагали к южному краю площади, но когда поравнялись с памятником павшим в Первой мировой войне, старик остановился. Он подошел к каменной доске, склонился над списком погибших и провел по нему рукой, осторожно скользя пальцами по высеченным в камне именам. Он выпрямился как раз в тот момент, когда за ним прибежала молодая женщина и стала торопить домой. Увидев ее, он повернул голову в нашу сторону и с гордостью сообщил:

– Моя внучка!

– Папа говорит, что если ты сейчас же не придешь, можешь идти ужинать в казино, потому что дома кухня закрывается в девять, – со смехом сказала та, поприветствовав нас кивком головы.

– Вот. Когда вам будет девяносто четыре, вас опять будут ругать, как малых детей, – ответил он, снова обращаясь к нам.

Мы засмеялись и подошли к запыхавшейся женщине. На ней были очень узкие джинсы и майка на тонких бретельках с глубоким вырезом. На вид лет тридцать с небольшим, на редкость красива – смуглая, зеленоглазая, с длинными черными волосами, собранными в хвост. От бега волосы упали ей на грудь, целиком закрыв левое плечо.

Старик попрощался с нами. Он взял мои руки в свои, крепко их сжал, а затем повернулся к Анне и простился с ней таким же образом, широко улыбнувшись вдобавок. Затем поблагодарил нас и взял внучку под руку.

Поворачиваясь, чтобы уйти, женщина движением головы отбросила волосы назад, открывая ключицу. Под ней мелькнуло какое-то пятнышко, как будто бы родинка, и на мгновение нам показалось, что видны очертания красного сердца, но мы сообразили это, когда женщина уже повернулась спиной. Стоя у памятника, мы с Анной удивленно переглянулись и стали смотреть вслед старику, который вместе с внучкой неторопливо покидал площадь.