Читать книгу "Скрытые пружины - Уолтер Кенни"

Незримый убийца заполнил собой её лёгкие, быстро вызвав беспамятство и агонию. Неизвестно, заметил ли позже мистер Вордсворт пропажу нескольких стеклянных колб с умертвляющим газом.

До конца моих дней мне не забыть того, как я бежала под мертвенным светом луны, прижимая к себе тело Вирджинии и безмолвно рыдая под защитной маской. Не знаю, была ли она ещё жива, когда упала в колодец.

Смерть мадемуазель Фавро последовала через несколько дней после этого события и являлась вынужденной мерой, на которую я пошла после долгих и мучительных размышлений. Горничную насторожил тот факт, что её хозяйка, будучи женщиной «peu pratique, inadapté», сумела самостоятельно уложить нужные для большого путешествия вещи.

Фавро принялась болтать на кухне, что после побега в комодах миссис Вордсворт стало не хватать тёплого белья и пары ботинок из воловьей кожи, а вот лёгкие платья и нежные утренние халаты, которые она так любила носить, были оставлены все до единого. Как я ни старалась, но заставить её перестать болтать на эту тему я не смогла. Рано или поздно слова француженки вызвали бы подозрения у более умного человека. Мой просчёт стоил мадемуазель Фавро жизни.

Самое ужасное, что даже по прошествии стольких горестных лет, наполненных безмолвным раскаянием, я не нахожу в себе сострадания для Вирджинии – вздорной, слабовольной и эгоистичной женщины. Тогда я думала лишь о том, что она, незаслуженно имея и так слишком многое, пытается забрать у меня самое дорогое, пытается отнять у меня будущее, и с ним всю мою жизнь. Я удивлялась лишь тому, как такая никчёмная особа смогла вызвать у отважного и прямодушного Ричарда столь сильные чувства.

Мне безумно жаль лишь несчастную, глупую француженку и малышку Маргарет, которую я лишила матери. Это вина тяжким бременем лежит на моей совести все эти долгие годы.

Сколько раз я предпринимала шаги, чтобы найти Маргарет Вордсворт, но из-за расстояния между нами и двух войн, прогремевших на всех континентах, мне так и не удалось это сделать. Может быть, признавшись ей во всём и отдав себя на её суд, я бы сумела облегчить собственную душу, но вот как бы она жила дальше с этим знанием? Мысли об этом останавливали меня, заставляя и дальше хранить свою постыдную тайну.

Мы с Ричардом поженились в одна тысяча девятьсот шестом году, когда я написала ему о переезде в Австралию вместе с семьёй моей очередной воспитанницы. Все оставшиеся ему годы жизни он был уверен, что Вирджиния струсила, испугалась общественного порицания и осталась с мужем и дочерью. Попыток искать её или писать к ней он больше не делал.

После известия о смерти Ричарда я начала прозревать. Начала постигать справедливость судьбы, готовившей мою кару те несколько лет, что я провела в незаслуженном мной счастье. Я уверена, что в его гибели я виновна точно так же, как и в тех двух убийствах.

Через десять лет я встретила Дугласа. Мне показалось, что судьба дарит мне невероятный шанс начать жизнь сначала. Как выяснилось позже, она всего лишь подготовила для меня новое наказание.

Дуглас Гибсон оказался злым и очень жестоким человеком, а тяжёлые ранения, которые он получил на войне, нисколько не способствовали развитию лучших сторон его характера. Это выяснилось, когда у нас уже родился Грегори.

И всё равно я пыталась быть хорошей женой, видя в этом искупление своей вины. Каждый раз, когда Дуглас напивался, избивал меня или унижал другим способом, я безропотно принимала наказание, помня о своей виновности.

Единственное моё утешение в этой безотрадной, но, безусловно, заслуженной мной жизни – рождение внучки Джозефины. В том, что она родилась у моего слабовольного и, как и его отец, жестокого сына, я виню себя. Судьба и тут постаралась напомнить мне о своей власти.

Любовь к малышке освещает мои последние годы и меня приводит в ужас мысль о том, что она может узнать о моих преступлениях. Поэтому, когда придёт моё время, я сожгу все свои покаянные письма, не оставив ничего, что сможет причинить ей боль».

Я долго читаю эти горькие письма, до тех пор, пока день не начинает клониться к вечеру и предзакатное солнце не ложится медовыми плитами на бежевый ковёр гостиной.

Все письма разные и написаны в разное время, но суть у них одна. Они звучат забытым, но таким родным голосом, вот только их чудовищное содержание заставляет меня дрожать, будто я замёрзла. Будто вместо солнца и ласкающего занавески лёгкого ветра в моей гостиной завывает снежная буря, бросая мне в лицо колкое ледяное крошево.

Из-за этой бури слёзы текут из моих глаз, не переставая. От озноба моё тело дрожит, мне начинает казаться, что эпицентр этого ледяного безумия находится у меня внутри, с каждой минутой захватывая всё большее пространство. Повинуясь внезапному порыву, я начинаю без разбора рвать письма на мелкие клочки – и те, что я прочла, и те, что остались невскрытыми.

Вскоре пол рядом со мной усеивает гора бумажных обрывков, но ощущение разрастающейся внутри меня глыбы льда не исчезает. Вскочив на ноги, я ковыляю по лестнице наверх и, оскальзываясь на гладком полу, спешу в ванную комнату.

Горячая вода, почти кипяток, льющаяся на меня со всех сторон, сначала обжигает кожу, а потом приносит облегчение. Стенки душевой кабины моментально запотевают. Скорчившись на гладком полу, я долго, сколько выдерживает кожа, терплю обжигающие иглы, впивающиеся в моё тело.

Ощутив, что терпеть больше нет сил, я выкручиваю вентиль холодной воды до упора. Резкая смена температуры заставляет открыть глаза и с силой выдохнуть воздух, застоявшийся в лёгких. Дыхание тут же перехватывает, снова острые иглы нещадно колют меня.

Когда я выхожу из душа, часы показывают половину девятого вечера. Джозеф и Виктория уже прилетели, сейчас они, должно быть, разбирают вещи. Или обессиленные долгим перелётом валяются вдвоём на постели, лениво перебирая в голове накопившиеся после долгого отдыха дела.

С огромным наслаждением я растираюсь жёстким, предназначенным для ног, полотенцем. Оно царапает кожу, но мне нравится это ощущение, оно возвращает меня к жизни. Незаживший шрам на шее начинает пощипывать, но и это доставляет мне удовольствие.

Всё, чего я хочу сейчас – это чашку кофе. Горячий душистый кофе в высокой кружке, может быть, немного корицы. Мне вспомнилась кофейня в Австрии, куда я летала по поручению мистера Крюгера – там подавали хрустящие, как первый снег в горах, и такие же невесомые пирожные. Между полупрозрачными листками слоёного теста лежал плотный крем жемчужного оттенка. Стоимость пирожного заставляла подозревать участие в его приготовлении натурального жемчуга.

Расчесав мокрые волосы, я надеваю слаксы и чистую рубашку, и прикосновение к телу плотной отглаженной ткани ласкает кожу, как объятия. Внутри меня рождается какая-то новая пустота – неопределённость будущего и моего места в нём впервые не пугают меня. Я ощущаю себя чистым листом, или, может быть, зданием, ожидающим глобальной реконструкции.