Читать книгу "Журавль в клетке - Наталия Терентьева"

И мы пошли рано утром вместе в школу, я попросила ключ от класса, объяснив, что Маша забыла там очки, которых у нее сроду не было, и она целый час прыгала, пока у нее не получилось легко и изящно. Не знаю, кто больше радовался победе – она или я. Я-то никогда не могла ни через коня перепрыгнуть, ни с крутой горки скатиться с открытыми глазами и сейчас не могу.

Почему-то сегодня, глядя на сосредоточенную и в то же время как будто потерянную Машу, я вспомнила тот случай, и мне захотелось рассказать о нем Соломатьке. Но у того, похоже, тоже была заготовка к нашей встрече. Каждый о своем… Я вздохнула.

– Что, пришла, увидела меня, и, кроме тяжелого вздоха, ничего у тебя не вызвал, да? – встрепенулся он. – А я вот хотел поинтересоваться, почему ты тогда, когда я на белом коне семь лет назад приехал, можно сказать, почти с серьезными намерениями…

Я поняла, о каком эпизоде наших интересных отношений пойдет речь, и покачала головой, пытаясь прекратить разговор. Но Соломатько гнул свое с обычной для него наглостью:

– Зачем ты от меня Машу спрятала, а? Ведь никуда она не уехала. Я потом позвонил, проверил. Дома она была вечером в тот день. Так чего?

– Не «чего», а «что», – огрызнулась я, потому что совсем не хотела вспоминать этот унизительный эпизод моей жизни. – Спрятала и спрятала, иди к черту.

* * *

Маше было тогда восемь лет. Моя мама уговорила меня ее постричь, для укрепления и без того крепких волос. Я согласилась в основном потому, что Маша научилась у меня в жару поливать себе на улице минералкой голову. Май был страшно жаркий, и Маша шастала с мокрой головой каждый день с утра до вечера. При этом у нее мило вились волосы, и она в рассеянности закручивала в них легкие шариковые ручки, да так и ходила, забывая раскрутить. Но когда мы ее постригли под мальчика, красивая и обворожительная Маша стала вдруг действительно похожа на мальчика. Причем не просто на мальчика, а на сорванца и разбойника. Она сама себя так почувствовала и себе в этом образе понравилась. Маша не хотела носить модную джинсовую юбку с оборками, вообще отказывалась от юбок – в них неудобно было скакать и лазать, стала хохотать забавным резковатым смешком, кататься на входной двери и пытаться перелезть через любое препятствие, которое по нормальному-то можно было обойти.

Как-то раз, стуча ложечкой о край последней неразбитой чашки из прозрачного сервиза с яркими абстрактными цветками, который мне подарил Соломатько на трех– или четырехлетие одного своего интимного подвига (он трогательно отмечал эту дату подарками и букетами виновнице его торжества над законами природы), Маша спросила:

– Мам, а почему, если у меня есть папа, он никогда не приходит ко мне на день рождения?

Я удивилась:

– Заинька, а почему именно на день рождения?

– Ну-у… – протянула она и пояснила с категоричной бабушкиной интонацией: – Потому что это святое!

Меня спас жизнерадостный соседский попугай Чиз, который заорал дурным голосом:

– Ва-ба-ди-ду-да! Глушня! Фа диез! Ва-ба-ди-ду-да!

Маша, как обычно, захохотала и тоже проорала в потолок:

– Фа бекар! Чиз! Это ты глушня! Там фа бекар!

А я, пользуясь моментом, трусливо улыбаясь, спряталась в ванной комнате, надеясь, что Маша отвлечется разговором с Чизом, мастерски повторяющим любую музыкальную фразу и еще и комментирующим качество исполнения, и забудет о своем вопросе, А я на досуге подумаю, что же ей говорить. Как убедительно объяснить, почему ее папа, раз он есть, не приходит к ней на день рождения. Ответ «Он живет в Канаде» уже не годится. Из Канады приезжают, из Америки тоже, и даже из Австралии. Не приезжают только из пожизненной тюрьмы, принудительной психбольницы и с того света. Ну и, как в нашем случае, от таинственной и могущественной соперницы, сумевшей получить то, что не далось в руки мне. Я была права – вдруг возникший важный вопрос про папу, как это бывает у детей, забылся на некоторое время. За это время я успела придумать – если спросит, буду отвечать: «Я тебе все объясню, но чуть позже». И мне казалось – я так это хорошо придумала, так тонко, так мудро… Получается, и не отказалась ответить, и сказать ничего не сказала…

* * *

И вот как раз тем летом, где-то ближе к его концу, когда мы уже вернулись с дачи, готовясь к школе, вдруг позвонил этот самый «канадский папа» и, как раньше, как будто не прошли годы, не поздоровавшись, будничным голосом спросил:

– Купить чего-нибудь? Я минут через двадцать буду.

– Что ты будешь? – сухо спросила я, сама при этом оглядывая не очень тщательно прибранную квартиру и совсем не прибранную себя.

Наверно, любовь живет в каком-то другом измерении, там время идет по-другому. В тот момент, спроси меня, сколько лет прошло с нашей последней встречи, я бы не смогла ответить «семь». Их не прошло для той части меня, где все жил и жил, комфортно развалясь и отгоняя соперников, Игорь Соломатько.

– Понял. Бутылочку белого «Мартини», для малышки – фрукты, сок… и еще чего-нибудь поесть… тебе шоколаду-мармеладу… О'кей,– сказал он, вероятно, сам себе. Пока все шло так, как он задумал. – Если кто есть дома посторонний, всех гони. Разговор есть.

– Хороший? – глупо спросила я. Да, не зря моя мама всю жизнь твердит, что единственный человек в мире, с кем я становлюсь полной и непробиваемой дурой, – это Машин папа. Так это или нет, но тогда у меня не хватило ума и сил повести себя по-другому.

Соломатько повесил трубку, а я схватила одновременно веник, пылесос, новую длинную юбку в красивую мелкую клеточку, к которой полагалась блузка только входившего тогда в моду фасона «нижнее белье», и остановилась посреди коридора. Посидела пару минут, глядя на себя в большое зеркало напротив. Потом положила юбку с пылесосом и веником у дверей. А сама подхватила крупную малышку Машу, сидевшую почему-то на низком диванчике у столешницы с обувью в обнимку с огромным велюровым псом и совершенно взрослой книжкой Токаревой «День без вранья». Маша до изнеможения мечтала тогда о собаке и с игрушечным шарпеем спала, ела и ездила в машине. А книжку она упорно читала контрабандой, смеясь в неподходящие моменты и страдая не о тех героях.

Я мельком взглянула на страницу, над которой сопела Маша, пришла в ужас, напялила на золотящийся ежик ее волос свою полосатую панаму и понесла под мышкой, вместе с собакой и книжкой, к бабушке на соседнюю улицу. Свалив эту драгоценную, хохочущую ношу на чистенький и мягонький бабушкин коврик посреди комнаты, я вернулась домой, стараясь не бежать. И не напрасно.

У подъезда уже стояла крутобокая, задастая «Хонда» красивого непонятного цвета – то ли пыльно-синего, то ли блекло-черного, с легкой переливчатой сединой на сгибах. Я не знала, какая теперь у Соломатька машина. Но сразу поняла, что эта – его. Я чуть замедлила шаг, выпрямила спину и подтянулась. Главное, не забывать, что я теперь – не влюбленная до потери памяти девчонка, а довольно известная телеведущая, интересная, молодая, модная, свободная женщина, у меня есть поклонники, и я… Я ни за что не буду трепетать при встрече с ним…