Читать книгу "Цирцея - Мадлен Миллер"

Море он любил по-прежнему. Каждую ракушку знал, каждую рыбину. Он мастерил плоты из бревен и плавал по заливу. В заполняемых приливом впадинах пускал пузыри и наблюдал, как разбегаются крабы.

– Посмотри какой, – говорил он и тянул меня за руку. – Никогда такого большого не видел, никогда не видел такого маленького. Этот ярче всех, этот всех черней. А этот краб лишился клешни, зато вторая у него растет, чтоб заменить обе. Ну разве не умно?

Ах, если бы на острове был еще кто-нибудь, вновь думала я. Теперь уже не чтобы сочувствовать, но вместе со мной обожать Телегона. Гляди, сказала бы я, можешь ты в это поверить? Мы преодолели шторма и подводные камни. И хоть я оказалась не лучшей матерью, он прелестен, он чудо света.

Увидев, что глаза мои увлажнились, Телегон скорчил гримасу.

– Мама, с крабом все будет хорошо. Я же сказал, клешня отрастает. Иди-ка сюда и взгляни на этого. Пятна у него на панцире как глаза. Думаешь, он ими видит?

Сказок моих по вечерам он больше не хотел – сочинял теперь свои. Туда и переместилось, наверное, его неистовство, ведь каждая сказка населена была диковинными существами – грифонами, химерами, морскими чудовищами, которых он кормил с рук, вел навстречу приключениям, а то и побеждал, прибегнув к хитроумным уловкам. Наверное, наедине с матерью всякий ребенок – большой выдумщик. Не знаю, но он так увлеченно воссоздавал все эти картины. Он, кажется, взрослел с каждым днем – восемь, десять, двенадцать… Взгляд его становился серьезнее, вытягивались, крепли руки и ноги. Он приобрел привычку постукивать пальцем по столу, изрекая нравоучения, будто старик. Больше всего ему нравились истории, в которых вознаграждались мужество и добродетель. Вот почему никогда нельзя, вот почему всегда нужно, вот почему следует помнить…

Мне так нравилась его уверенность, его мир, простой и понятный, – мир поступков, однозначно плохих или хороших, мир ошибок и их последствий, мир поверженных чудовищ. Я знала другой мир, но хотела жить в таком – до тех пор, пока Телегон позволяет.

Это случилось в ту пору – стоял летний вечер, под окном тихонько рылись свиньи. Телегону уже исполнилось тринадцать. Я рассмеялась:

– Да у тебя историй побольше, чем у твоего отца.

Видно было, что он колеблется, словно я редкая птица, которую страшно спугнуть. Прежде он уже спрашивал об отце, но я всегда говорила: не сейчас.

А теперь сказала с улыбкой:

– Спрашивай. Я тебе отвечу. Время пришло.

– Кто он был?

– Один царевич, заплывший на наш остров. Он владел тысячей хитростей.

– Как он выглядел?

Я думала, воспоминания об Одиссее будут солоны. Но оказалось, что воскресить его в памяти даже приятно.

– Темноволосый, темноглазый, с рыжеватой бородой. Руки большие, ноги короткие, крепкие. Всегда был проворнее, чем казался.

– Почему он уехал?

Этот вопрос как молодой дубок, подумала я. Обыкновенный зеленый побег на поверхности, а под землей зарыт ветвистый корень, стержнем уходящий в глубину. Я вздохнула:

– Он уезжал, не зная, что я ношу тебя. Дома его ждали жена и сын. Но дело не только в этом. Боги и смертные не могут жить вместе долго и счастливо. Уехав тогда, он правильно сделал.

Телегон задумчиво нахмурился:

– Сколько ему было?

– Немногим больше сорока.

Телегон подсчитывал.

– Значит, сейчас нет еще и шестидесяти. Он жив?

Так странно было это представить: Одиссей ходит по берегам Итаки, вдыхает воздух. С тех пор как родился Телегон, на фантазии у меня времени не оставалось. Но теперь образ Одиссея виделся плотным, цельным.

– Думаю, да. Он был очень крепок. Духом, я хочу сказать.

Теперь, когда отворились ворота, Телегон хотел знать все, что я помнила об Одиссее: каковы его родословная, царство, жена и сын, чем отец занимался в детстве и каких наград удостоился на войне. Истории Одиссея я помнила так же ярко, как в тот день, когда услышала впервые, – истории бесчисленных хитроумных замыслов и тяжких испытаний. Но, начав пересказывать их Телегону, обнаружила вот какую странность. Я стала вдруг запинаться, умалчивать, переиначивать. Теперь, перед лицом моего сына, их жестокая суть стала как никогда очевидной. Что раньше представлялось смелой авантюрой, теперь казалось отвратительным кровопролитием. Даже сам Одиссей будто изменился – превратился из бесстрашного в бессердечного. Кое-что я все же рассказала, как было, и сын нахмурился. Ты что-то, говорит, путаешь. Мой отец никогда бы такого не сделал.

Ты прав, ответила я. Твой отец отпустил троянского лазутчика в шлеме из хорьковой кожи, и тот благополучно вернулся домой, к семье. Твой отец всегда держал слово.

Телегон просиял:

– Я знал, он человек благородный. Расскажи еще о его доблестных подвигах.

И я плела очередную ложь. Упрекнул бы Одиссей меня за это? Я не знала, да и не хотела знать. Ради счастья сына я готова была и на худшее, гораздо худшее.

Порой в те дни я думала, что скажу Телегону, если он спросит о моем прошлом. Как смогу пригладить Ээта, Пасифаю, Сциллу, свиней? Но мне не пришлось пытаться. Он не спрашивал.

Он стал подолгу пропадать где-то на острове. Возвращался раскрасневшийся, что-то рассказывал взахлеб. Руки-ноги его вытягивались, а в голосе слышался надлом. Расскажи еще об отце, говорил он. Где находится Итака? Какая она? Далеко ли отсюда? И какие опасности подстерегают на пути?

* * *

Дело было осенью, и я варила на зиму фруктовый сироп. Я могла заставить деревья цвести в любое время, но мне нравилась сахарная пена, яркие, полупрозрачные, как каменья, цвета, нравилось сохранять в кувшинах урожайное лето.

– Мама! – Телегон вбежал в дом. – Там корабль, ему нужно помочь. Он неподалеку от нашего берега, идет ко дну и, если не причалит, утонет!

Телегон видел моряков и раньше. Они часто ходили мимо нашего острова. Но помочь им захотел впервые. Он повел меня к утесу, я не противилась. Корабль и в самом деле завалился на бок, корпус заполняла вода.

– Видишь? Прошу, только на этот раз сними заклятие! Вот посмотришь, они будут так благодарны!

Откуда ты знаешь? – хотелось мне сказать. – Часто чем хуже у людей нужда, тем хуже потом их неблагодарность – они нападут на тебя, просто чтобы вновь почувствовать себя живыми.

– Прошу! – молил Телегон. – Вдруг там такой же, как мой отец?

– Таких, как твой отец, больше нет.

– Они пойдут ко дну, мама. Они утонут! Нельзя же просто стоять и смотреть, надо что-то делать!

Он был потрясен. В глазах блестели слезы.

– Мама, прошу! Невыносимо видеть их гибель.

– В этот раз, – ответила я. – И только в этот.

Ветер донес до нас их крики. Земля, земля! Они повернули и направили кренившийся корабль к нашему берегу. Пока моряки взбирались по тропе к дому, я взяла с Телегона обещание им на глаза не показываться. Пусть сидит в своей комнате, пока не будет выпито вино, и уходит снова, если подам хоть малейший знак. Он согласился на это, он бы на что угодно согласился. Я пошла в кухню готовить зелье, как когда-то. И словно бы оказалась в двух местах сразу. Здесь я смешиваю травы, как делала сотни раз, и руки мои принимают прежние положения. А здесь скачет мой взбудораженный сын. Откуда они, не знаешь? Где наскочили на скалы, как думаешь? Мы поможем им залатать борта?