Читать книгу "Механический хэппи-лэнд - Рэй Брэдбери"

Ураган стрел с клеймом китайского императора взмыл ввысь, чтобы пронзить торжество бумаги и шелка, поразить парящего человека, пригвоздить к облаку. Его последний крик: «Я лечу» сменился на: «Я гибну, гибну», и он упал, словно его шелка разодрала молния. Там, где он был, остались воздух и пустота.

Он исчез, будто его и не было вовсе, расстрелянный теми, кто приходил в ярость от одного его вида, уничтоженный неверием и завистью. Летун, лишенный своего восторга, выпустил из рук крылья, позаимствованные у птиц, и упал.

Вдруг, словно пригвожденный к небу, Ахмед и сам затрепетал, как бумажная игрушка.

Гонн-Бен-Аллах сказал:

– Что, нету слов?

– О том, что я увидел, нету слов, – скорбно промолвил мальчик. – О, всемогущий, как бы мне хотелось хоть одним глазком увидеть моего отца и моего верблюда!

– Терпение. Ты должен быть силен и без этого лекарства, и выжить, чтобы породить меня…

Ахмед изумился:

– Но ты уже родился! Я же говорю с тобой. Ты настоящий!

– Я лишь обещание настоящего, возможность рождения.

– Но я говорю, ты – отвечаешь мне!

– Разве ты не говоришь во сне?

– Да, но…

– Так вот, без тебя мне никогда по-настоящему не родиться. Без меня ты будешь ходячим мертвецом. Хватит ли у тебя сил, чтобы породить бога?

– Если боги родятся от мальчиков, то да. А что… – он поднял взгляд на огромное бронзовое лицо наполовину приснившегося божества, – …теперь?

– А вот что! – загремел Гонн-Бенн-Аллах.

И внизу, посреди бескрайнего пляжа безжизненных песков, вулканом изверглись постройки и сооружения.

– Что это? – изумился Ахмед.

– Люди, которые воплотили свой полет в камне, мраморе и глине, мечтали о крыльях, но удовольствовались все более великолепными арками и балками, дворцами и пирамидами. Им суждено было взлететь на месте и низвергнуться во прах. Они не могли вытянуться в рост, раздаться вширь, поэтому они выбрали путь полегче, но все равно их сердца обретали крылья, и кровь вскипала до небес, и раздавался восторженный хохот при виде таких зданий, которые распахивали окна настежь, чтобы выпустить их души на волю.

– Но это же не истинный полет, ведь их ступни увязали в глине. Даже на башнях, с которых можно было воспарить на крыльях, надежда угасала, и люди вновь впадали в грезы.

– Смотри же! Здесь пирамида, там Великая стена – это трамплины, с которых юноши и зрелые мужи взмывали навстречу гибели в надежде крылья обрести.

И подули ветры, и пески снова засыпали города, а Гонн и Ахмед полетели дальше.

Посмотреть на тех, кто ткал ковры и подбрасывал их в воздух с криком: «Лети!» Но ковры только плюхались наземь.

И увидели, как коллекционер бабочек сшил воедино тыщу пестрых крылышек, летучее цветение весны, которое, стоило ему шагнуть с крыши, взорвалось при первом же его восторженном крике и последним вскрике тишины.

И увидели падение тысячи зонтов, когда земное притяжение впечатало безумного мальчишку в летнюю траву.

И поглазели на другие машины, сплошь из вертушек и крутилок, жужжания и стрекотания колибри, подгоняемые дождем и тонущие в равнодушном море.

– Я вижу! – воскликнул Ахмед.

– Зри глубже. Призови к себе игрушки, найденные этой ночью! Засели ими небо, затем сожги отброшенные ими тени в своем воображении, чтобы они никогда не были утрачены. Ну же!

– Да! – закричал Ахмед. – Восстаньте, духи Вечности! Кто к вам взывает?

– Ахмед, – шепчет Гонн.

– Ахмед, – вторит ему мальчик.

– Машин Забвения повелитель.

Ахмед замялся, затем:

– Машин Забвения повелитель!

И там, где раньше была сотня, тотчас зажужжал десяток тысяч осиных, стрекозьих, змеиных очертаний и заискрился при луне. Повсюду зажурчали речушки, реки – Амазонки и, наконец, неистовые океаны крыльев.

И Ахмед хлопнул в ладоши, и в небе разразился аплодисментов гром без молний, барабанный бой возгласов: пронзительный галдеж мальчишек и мужей, плетеные остовы возникли в облаках.

– Тишина! – скомандовал Ахмед, догадываясь по молчащим устам Гонна, что нужно крикнуть. – Замрите!

И гром умолк, и еле проступающие, еле угадывающиеся призраки застыли на фоне неба, наполовину освещенного луной, наполовину – солнцем.

– Теперь, – прошептал Гонн, – во всех постелях, спальнях всего мира…

– Во всех постелях, – продекламировал Ахмед, – спальнях всего мира подойдите к окнам, дабы узреть, что должно!

И внизу распростерлись все города и веси спящих мечтателей.

– Проснитесь! – крикнул Ахмед гласом Гонна. – Проснитесь, покуда в небе призраки кишат! Смотрите! Находите!

– Боги, о дружественные боги, – вдруг воскликнул Гонн, лихорадочно глотая воздух, хватаясь за горло, за грудь, ощупывая запястья, локти и руки. – Я падаю, о, братья боги, я слабею, низвергаюсь!

И великий Гонн, цепляясь пальцами за ветер, замахал руками, отчаянно перемалывая облака ногами и с ужасом таращась на спящие города.

– Они похоронили меня, убили тыщу раз, чтобы запихать в тысячу безымянных гробниц.

– Кто? – закричал Ахмед.

– Мечтатели без мечтаний, негодные мечтатели. Маловеры – губители мечтаний. Ходячие мертвецы, которые не видят птиц в небесах, кораблей в морях, коней на дорогах, где нет ни колес, ни колесниц. Те, что рано ложатся, поздно встают, спят до полудня, вкушают смоквы, пьют вино и холят только плоть. Они, они, они, они!

Ахмед взглянул вниз, дико вращая глазами, пытаясь разглядеть то, о чем ему говорили.

– Но они ничего не делают! Они все дрыхнут!

– От их молчания мне заложило уши.

– Они храпят!

– Они вдыхают, не выдыхая. Они выпивают воздух, а взамен – ничего! От этого я умираю!

И тут Ахмеда осенило:

Города спали, и пыль похоронила спящих, что уподобились пыли. В них умерла мечта. Остались лишь бесплотные скелеты грез. Не стало мечтателей – мечты обезлюдели, некому рулить, встать у кормила, без плоти остались остовы Машины Забвения. Они превратились в призраки воздушных змеев, в небесные руины, обреченные рассыпаться во прах и снегопадом свалиться в драконьи могилы и на слоновьи кладбища.

Ни один человек не пошевелился.

– Как же они могут причинить тебе вред, Гонн? Ведь они даже не шелохнулись.

– Они играют в статуи, и меня хотят в истукана превратить!

– Они даже не догадываются о твоем существовании!

– Истинно так! И их недогадливость еще больше мне вредит. Смотри, я теряю плоть, сущность, вес. Я таю от неверия.