Читать книгу "Черное платье - Мария Шкатулова"

* * *

Филипп шел по бульвару Сен-Жермен со своим патроном, Жаком Лефевром, беседуя об издательских делах. В Париже тоже наступила осень, и под ногами шуршали опавшие листья платанов, росших вдоль бульвара. Они остановились у витрины одного из многочисленных книжных магазинов. В самом центре был выставлен альбом известного французского фотографа, посвященный России. Лефевр, с которым Филипп иногда говорил о своих личных делах, посмотрел на него и спросил:

— Ты бы не хотел съездить на пару дней в Москву?

— Зачем?

— Я рассказывал тебе о совместном проекте — издание, посвященное двухсотлетию Пушкина…

— Да, и что же?

— Переговоры с русским издательством вел Бессон, и в принципе мы пришли к соглашению. Осталось обсудить кое-какие подробности и, если хочешь…

— Когда?

— В начале следующей недели. Поедешь?

— Да.

— Ну и прекрасно. Сегодня же дам факс в Москву, чтобы они сделали тебе приглашение. Но имей в виду, отпустить тебя могу только на два дня.

На следующий день Филипп заказал билет на двадцать седьмое октября.

На сей раз Москва встретила его мокрым снегом. Выйдя из гостиницы на Тверской, Филипп, несмотря на погоду, решил пойти пешком и, свернув на Бульварное кольцо, двинулся в сторону "Кропоткинской". Завтра он встретится с русскими коллегами, а сегодня у него свободный вечер, и он зайдет к Людмиле Ивановне, чтобы спросить, нет ли новостей. "Конечно, нет, — думал Филипп. — Если бы они были, она бы давно позвонила…"

Филипп не верил, что сможет что-нибудь узнать о Наташе, и был почти спокоен. Ему казалось, что чувство обиды стало понемногу заглушать в его душе чувство любви. Но забыть ее, как ни старался, он не мог, и каждый раз, глядя на ее карандашный портрет в старинной рамке, принадлежавшей когда-то его русской бабушке, вспоминал ее серые глаза — в них светилось счастье, когда она смотрела на него. У Филиппа сжалось сердце. Неужели они никогда больше не увидятся?

Филипп подошел к уже знакомому дому и поднялся на четвертый этаж. Вот дверь ее бывшей квартиры. Он прислушался: за дверью было тихо. Он немного подумал, позвонил Людмиле Ивановне и сразу же услышал шаркающие шаги.

— Кто там?

— Это я, Филипп, Наташин знакомый.

— Батюшки! — воскликнула Людмила Ивановна и открыла дверь. — Приехал? Ну, проходи, проходи. Промок, небось.

Филипп вошел, поставил зонт в угол под вешалкой и снял плащ. И только сейчас заметил, что Людмила Ивановна, приложив руку к щеке и покачивая головой, в ужасе смотрит на него.

— Что-нибудь случилось? — спросил он в испуге.

— Да как же! Наташа-то приходила…

— Когда? — он почувствовал, что сердце его сделало перебой.

— Да когда, неделю назад, что ли….

— Что она сказала? Вы дали ей мой телефон?

— Да, Господи, все дала! Ты мне письмо-то тогда оставил, я и дала. А она говорит, листочка не хватает.

— Какого листочка?

— Говорит, листочка, где адрес и телефон. Помните, вы написали?

— Конечно, помню. И что же?

— Вот как есть Бог, клянусь, что никакого листочка не брала. Вот вы мне как письмо это дали, так я его вот сюда и положила, — Людмила Ивановна опять открыла комод и для большей убедительности показала Филиппу коробочку, в которой хранила письмо, — а какой листочек и куда подевался, хоть режьте меня, не знаю.

— Но ведь Наташа, наверное, оставила вам свой адрес?

— Да не оставила она, что ты будешь делать!.. Я ведь говорила ей: адрес-то оставь, вдруг приедет. А она: нет, теперь, мол, не приедет. Раз, говорит, в июле не приехал, значит, все. А что все? Ну не смог в июле, приедет в августе, а нет, так и в октябре. А она свое: пойду, тетя Люда, и все тут. Я уж ей и на лестнице кричала: оставь адрес-то, да где там…

— А что же она… Что с ней случилось? Что она про себя сказала?

— Да горе у ней — мать она похоронила. Зина-то, мать ее, умерла. Я смотрю, они не звонят, не приезжают. Что, думаю, такое стряслось? А оно вон как все вышло. А я и не знала ничего — не пошла ни на похороны, ни на девять дней, ни на сороковины…. А ведь мы вместе пятьдесят лет прожили, и чтоб ссоры какие или что, Боже сохрани.

— А ее сын? — Филипп пытался справиться с биением сердца.

— Сережа-то? Сережа ничего, говорила, вроде здоров, в школу ходит.

— А про меня она что-нибудь спрашивала?

— А как же! Она и приходила-то, чтоб про вас спросить. Говорит, я, мол, навестить вас, тетя Люда, а сама все про вас, все про вас…

— Что же она и телефон свой не оставила? Ни адреса, ни телефона?

— Нету, нету, говорит, телефона. А адрес не оставила, потому что расстроилась: не приедет, говорит, больше. Видать, любит она вас.

Филипп испытующе посмотрел на старую женщину. Что же это такое? Можно ли в это поверить? Его адрес куда-то пропал, а свой она оставить не захотела — почему? Может ли это быть правдой?

— Любит, а адреса не оставила, — он попытался улыбнуться. — Как же я ее найду?

— Не оставила, потому что расстроилась, говорю тебе. Она ведь… Батюшки, я и забыла совсем: вот головато стала, как решето. Она ведь беременная, Наташа-то.

— Что? — Филипп решил, что ему послышалось.

— Что-что, беременная она, вот что. Ребенок у ней будет, понимаешь? Я же говорю: любит она тебя.

— Как… как это может быть?

— Известно, как может быть. Что ты бледный-то такой стал? На-ка вот тебе воды, попей. — Людмила Ивановна налила воды из стеклянного графина, стоявшего на подоконнике. — Попей, попей, а то на тебя смотреть страшно. Может, чаю тебе налить?

Но Филипп не стал пить.

— Она сама вам сказала, что ждет ребенка?

— Сама, а кто же еще? Я ей говорю: что-то ты поправилась, что ли? А она: нет, говорит, тетя Люда, беременная я. Я еще спрашиваю, что, мол, замуж собралась? А она — нет, тетя Люда, замуж не иду. А она ведь мальчишку-то, первого своего, вот Сережу-то, сама подняла, без мужа. Вот только Зина и помогала ей. А как она теперь без матери будет, не знаю. Вот и расстроилась. Говорит, не приедет он больше. А я ей: ребенок-то от него, что ли, от француза этого? — Людмила Ивановна посмотрела на него и почему-то шепотом добавила: — Да, говорит, от него.

Филипп почувствовал, как на глаза у него навернулись слезы. "Боже, Боже, — повторял он про себя. — Наташа, любимая, что же делать?"

— Неужели она не сказала хотя бы приблизительно, где живет?

— Сказала, сказала. Адрес не дала, а сказала. Вот только не вспомню, улица какая-то… за Сокольниками, говорит, улица, как же ее, Подбельского, что ли? Подбельского, точно. На улице Подбельского она живет. За Сокольниками.