Читать книгу "Два года, восемь месяцев и двадцать восемь ночей - Салман Рушди"

– А где Зумурруд? – спросила Дунья Омара. – Он хотя бы тут? Этот ленивый ублюдок, возможно, дрыхнет где-нибудь на горе, пока его создания гибнут. Самоуверенность когда-нибудь его погубит.

И тут в небе открылась воронка, по краям кипящая дымом, и оттуда на летающей урне явился во славе Сверкающий Рубин. К черту мексиканский меридиан, крикнул он. Мне отныне принадлежит колыбель цивилизации. Я установлю свое знамя в саду Эдема, и все человечество будет трепетать моего имени.

– Ты в драку не лезь, – велела Дунья Омару Айяру. – Ты не боец.

И вновь придется нам преодолеть в себе давно сложившееся в нашей культуре отвращение к актам крайней жестокости и повести рассказ об одном из редчайших случаев убийств в племени джиннов, о первой, насколько нам известно, расправе, учиненной повелительницей джинний. Восстав во гневе с руин зиккурата и поднявшись в небо на ковре ярых молний во всем своем ужасающем величии, Дунья захватила Сверкающего Рубина врасплох, сотрясла его урну ударом молнии, и Рубин вверх тормашками полетел вниз. Но Великого Ифрита одним только жестким падением не убьешь, он вскочил, отдуваясь, но практически невредимый и готовый к схватке. Дунья ринулась на него, метнула молнии, заставила Рубина стряхнуть человеческий облик, застыть огненным столпом, и тогда она окутала его собой, сделалась плотным, удушающим, не пропускающим воздух дымом, лишила огонь необходимого притока кислорода, опутала его дымовыми петлями, задавила дымом, ее женская сущность джиннии боролась против его тайной мужской натуры, угасила его дымом, он бился, шкворчал, мерцал, шипел и угас. Когда огонь иссяк и Дунья вновь приняла человеческий облик, от Сверкающего Рубина не осталось ничего, даже малой горстки золы. До этого смертельного поединка Дунья толком не знала своих сил, но теперь обрела уверенность. Оставалось три Великих Ифрита, и им следовало больше страшиться предстоящей схватки, чем ей.

После смерти Сверкающего Рубина его армия освободилась от чар, и солдаты стояли в растерянности, моргая и почесывая затылки, не понимая, куда попали и зачем. Наемники разбежались, и даже у тех, кто заметил внезапное смущение врагов, не оставалось аппетита драться, так что битва завершилась комическим абсурдом. Однако в мире джиннов не смеялись, поступки Дуньи вызвали там ярость. Весть об этих событиях распространилась почти мгновенно по внутренней сети коммуникаций джиннов, и страх охватил Волшебную страну. Поначалу Дунья не обратила на это внимания. В военную пору гражданские в тылу проявляют душевную слабость, образы смерти и разрушения внушают им жажду мира. Новости и сплетни сосредотачиваются на подобных образах, принижая важнейшие подвиги, которые совершаются на передовой. Дунья презирала своих критиков и не желала тратить на них время. Ее ждала война.

Она послала Омара Айяра обратно в Перистан выяснить, что сумеет, а он, вернувшись, сказал: «Думаю, тебе лучше вернуться». И Дунья, разочарованная и раздраженная, покинула нижний мир и вернулась в мирные сады по ту сторону. Явившись туда, она увидела, что, убив Великого Ифрита, исчерпала сочувствие своего народа и даже память о ее погибшем отце уже не обеспечивала ей лояльность подданных. Сверкающий Рубин, долговязый, изящный, гарцующий, плейбой-арлекин, красавчик-джинн с изрядным личным обаянием, пользовался большой благосклонностью джинний Перистана, и его смерть пробудила в них антивоенную солидарность, на том секс-бойкот и кончился. Большинство джиннов-мужчин, разумеется, ушло на войну, отчего настроение у изголодавшихся по любви дам было еще злее. Но тут один из Великих вернулся, и во дворце купален началось изрядное столпотворение, потому что ифрит предоставил себя в распоряжение всех дам Перистана, каждой, кто пожелает присоединиться к нему в любовной игре. Вопли восторга, доносившиеся из просторных бань, сообщили Дунье все, что требовалось ей знать: там обосновался метаморф и угождал дамам во множестве обличий, принимая образ то дракона, то единорога, а то и хищной кошки. Половой орган льва и других крупных кошачьих усеян загнутыми назад шипами, так что, выходя, он дерет влагалище львицы, возможно, доставляя ей тем самым удовольствие (а возможно, и нет). Во дворце купален изголодавшиеся по сексу джиннии готовы были попробовать все, даже это. Трудно было понять, боль выражают эти вопли, или же удовольствие, или же оригинальную комбинацию обоих чувств – Дунье было наплевать. Размеры толпы и возбужденность женщин показали ей, что метаморф внутри – первейший в этом деле талант. Кто-то из Великих Ифритов наведался с визитом на родину. Раим Кровопийца, сказала она мысленно, вислозадый Раим, которого так неудобно целовать – мешает зазубренный язык, – похоть предала тебя мне в руки.

Вымышленный греческий бог Протей был могущественным морским божеством-метаморфом, столь же текучим в своих преображениях, как сама вода. Кровопийца охотно превращался в морских чудищ, и вполне вероятно, что он и Протей были одним и тем же существом, что древние греки некогда его-то и именовали Протеем. Дунья проскользнула в главный банный зал Перистана и там, в огромном бездонном бассейне с морской водой увидела принца ифритов, который превращался то в длинного скользкого ужа, то в безымянное шипастое пучеглазое чудище со дна океана, а вокруг теснились и вопили в предвкушении наслаждений перистанские джиннии. Нужно было действовать быстро: нырнув под воду, чтобы ухватить Раима Кровопийцу за причиндалы – ведь какого бы фантастического обитателя моря он ни изображал в тот момент, он оставлял при себе снаряд, необходимый для ублажения дам Волшебной страны, – нырнув, она заговорила с ним на тайном, беззвучном языке джиннов. Я рыбу всегда терпеть не могла, сказала она, и твой час, человекорыб, пробил.

Кое-что она знала о мужчинах-метаморфах: метаморф вывернется, превратится в воду, просочится меж пальцев, если не ухватить его за яйца и не держать как можно крепче. Держать до последнего, пока он перепробует все, что взбредет ему на ум – и если под конец его конец все еще у тебя в руках, то и он у тебя в руках.

Легче сказать, чем сделать.

Не обычный средненький метаморф, а Раим Кровопийца, Великий Ифрит. Он бросался на Дунью акулой с огромной кривозубой челюстью, обвивался змеей, давя ее в своих петлях. Вязал ее по рукам и ногам морскими водорослями, оборачивался китом и пытался проглотить, стал огромным скатом, чей удар хвоста смертелен. Она крепко держалась за яйца, уворачиваясь от всех ударов. Она стала черной тучей, и лишь рука высовывалась из тучи, сжимала его причинное место. Поразительны были проворство Дуньи, ее финты и ложные выпады. Она угадывала все его ходы и всякий раз брала верх. Она была непобедима. Его метаморфозы умножались и ускорялись, Дунья держалась наравне. И наконец он изнемог, еле дышал, и тогда она взметнулась над водой, выпустила из рук электрический удар, и покончила с Раимом: попался, сгорел, погиб. Его тело качалось на воде, словно обломок кораблекрушения.

Рыбам на ужин, сказала она и оставила его тонуть.

Она вышла из дворца купален и столкнулась с обозленной толпой. Возмущенные восклицания, крики «Позор». Ах, как смутились и устрашились джиннии Перистана, когда одна из них – и не кто-нибудь, а царица горы Каф – сделалась убийцей, уничтожающей темных принцев. Они все бежали из бань, как только началась схватка, и теперь увидели, что дворец купален поврежден, разрушен, рухнули золотые арки, стеклянная сводчатая крыша разбита, дворец превратился в подобие стольких погубленных войной зданий нижнего мира, и хотя они понимали, что руины можно восстановить во мгновение ока, достаточно одного заклинания, и у них вновь будет дворец, нетронутый и неповрежденный, но дело было не в том: никакое волшебство не могло воскресить из мертвых Раима Кровопийцу. И Сверкающий Рубин тоже был мертв. Эти истины были необратимы. Дамы Волшебной страны повернулись к Дунье спиной, и она поняла, что утратила свое место среди соплеменниц. Ей было все равно. Пора было возвращаться в нижний мир – завершить войну.