Читать книгу "Имя кровью. Тайна смерти Караваджо - Мэтт Риз"

– Лена тоже верит, что меня нет в живых?

Дель Монте не мог оторвать глаз от холста. Хрупкость человеческой жизни была показана на нем так ясно, что он ощутил отчаяние Караваджо еще до того, как тот подступил к нему и схватил за руку.

– Так она думает, что я умер?

Дель Монте ответил не сразу. Ему не хотелось признаваться, что он снизошел до разговора со служанкой, которая мыла полы в его дворце и смахивала пыль с картинных рам в галерее. Конечно, она была любовницей Караваджо, и в этом качестве он в некоей мере учитывал ее в своих планах – но его положение не позволяло опуститься до личной беседы с ней.

– Я велел передать ей, что выясню, жив ли ты, когда буду в Неаполе.

– Я все сделал не так. Мне не надо было уезжать из Рима. Она больна, она не может без меня. Отвезите меня в Рим, – рука художника поднялась к ране на щеке. – Вы же видите, что сделал со мной Неаполь.

– Будь под угрозой лишь твоя душа, я мог бы дать тебе папскую индульгенцию в знак отпущения всех грехов. Но в опасности – и это, должно быть, ясно тебе самому – также твое тело, – дель Монте показал пальцем на страшный шрам под глазом у Караваджо. – Даже письмо Его Святейшества не защитит тебя от убийц, если дело не будет улажено.

Глаз Караваджо дергался: кинжал повредил пролегающие рядом с глазницей нервы. Глухо ругнувшись, Микеле прикрыл его рукой.

Дель Монте вспомнил давно прошедшие дни триумфа Караваджо, когда тот выставил холсты со сценами жития апостола Матфея в церкви Святого Людовика. Художник был гневлив и склонен к гордыне и презрению, но дель Монте прощал ему эти грехи – понимая, что за ними скрываются страх и одиночество. Теперь его протеже лишился даже такой защиты. Высокомерие Караваджо иссякло, как будто годы изгнания навсегда иссушили его источник.

Кардинал вгляделся в мазки на ноге Иисуса, передающие напряжение мышцы.

– Жаль, что мы не можем просто отвезти «Бичевание» Шипионе.

– Так отвезите ему меня.

– Лучше раздразнить его аппетит отличной картиной – на закуску. Тогда ты сойдешь в качестве основного блюда.

– У меня для него кое-что найдется.

Они вернулись во дворец Стильяно. В мастерской Караваджо сдернул занавес с картины: лысый бородач прижимает руки к груди, отшатнувшись от обвиняющего его солдата. На них смотрит женщина. «Святой Петр».

Дель Монте подошел к холсту поближе, затем покосился на Караваджо. «Этот человек грешен до мозга костей, – подумал он. – Как же он может писать такие точные картины, так глубоко проникать в самую суть человеческую – и не быть святым?»

– Они как живые, Микеле, – он обвел очертания группы на картине жестом капельмейстера. – Петр похож на тебя в преклонном возрасте.

– Хотелось бы надеяться, что доживу.

«Микеле придал свои собственные черты отрекающемуся от Христа Петру», – заметил дель Монте. Прижимая руки к сердцу, святой клялся в искренности, но это было лишь притворство отчаяния. В выражении его лица дель Монте прочел всепобеждающую вину. Он смотрел не в лицо допрашивающего его солдата, а вдаль, на что-то за его плечом.

Дель Монте с удивлением посмотрел на Караваджо. «Да он же стыдится самого себя!»

– Апостол Петр искупил свою вину. Помни об этом, Микеле. Он основал в Риме святую церковь.

– И там встретил свою смерть.

Даже теперь, полускрытые сумерками темной мастерской, раны Караваджо не давали забыть о пережитом им оскорблении. Они выделялись так же ярко, как серебристые блики на черной одежде святого Петра.

Кардинал поманил своего пажа и велел ему упаковать картину.

– Отвезу это Шипионе. А ты напиши ему письмо и обещай еще три картины. Он так обрадуется, что ты жив, что вызовет тебя в Рим сразу же.

– А как же Фабрицио? Сын маркизы все еще томится в мальтийской тюрьме.

Дель Монте прочел на лице Караваджо ту же вину, что на лице святого Петра. Только ли вассальная преданность заставляет его заступаться за этого Колонна? Наверняка есть и что-то еще…

– Увы, дарования дона Фабрицио не столь ярки, как твои. Но сделаю, что смогу.

– Он спас меня на Мальте.

– Напишем же письмо, – дель Монте поправил шапочку. – Время не ждет.

Караваджо опустился на колени перед бельевым сундуком – письменного стола в комнате не было – и старательно написал письмо под диктовку дель Монте. Тем временем паж вытащил гвозди, которыми полотно крепилось к подрамнику. Когда юноша начал сворачивать его, Караваджо оглянулся.

– Не так! – рявкнул он. – Разрази тебя гром!

Паж выронил холст.

– Заворачивай краской наружу, – прорычал Караваджо. – Если свернешь картину наоборот, краски слипнутся, и работа будет испорчена.

Дель Монте успокаивающе коснулся плеча пажа и продиктовал последнюю строку письма:

– «Ваш смиренный, преданный и покорный слуга и вассал, Микеланджело Меризи из Караваджо». Можешь ли ты подписаться под этими словами?

Караваджо поднял на юношу извиняющийся взгляд.

– Смиренный, преданный и покорный. – прошептал он, макая перо в чернильницу, – вассал.

Дель Монте достал из рукава бумагу, перевязанную красным шнуром и скрепленную печатью с оттиском перстня, и протянул ее Караваджо:

– Вот охранная грамота, она позволит тебе беспрепятственно добраться до Рима. Оставляю ее, по ней тебя пропустят в порту. Но не пользуйся ею, пока я не разрешу тебе вернуться.

Караваджо осторожно принял документ с удивлением и опаской на лице. Дель Монте заметил, что он дотронулся до письма осторожно – как до щеки возлюбленной.

Глава 10

Давид с головой Голиафа

Костанца коснулась раны чистым платком. Караваджо дернулся. В голове все еще отдавался звон кинжала Томассони. «Но я ему не дался», – думал он. Теперь у него была охранная грамота дель Монте. Скоро он вернется в Рим – к той единственной, ради которой стоит жить. Да, он подписал раболепное письмо к Шипионе – но и унизиться не жалко, если это приблизит его к Лене. «Верный вассал.» Ему осточертело прятаться в подвале у кузена Костанцы.

– Подожди, Микеле, – маркиза опять поднесла платок к его лицу.

– Не стоит, госпожа.

– Рану надо очистить, – она осторожно провела по рубцу, тянущемуся от глаза к губе. – Если она загноится.

– Вы беспокоитесь, что я умру?

– От гнилой раны ты. – она осеклась, услышав в его голосе обвинительные нотки. – О чем ты, Микеле?

Я буду жить. Я вернусь в Рим, – проговорил он с вызовом и обидой. «Сколько же опасностей перенес я ради этой женщины, которая всегда рассчитывала на мою рабскую преданность».

– Разумеется, Микеле.