Читать книгу "Осколки Русского зеркала - Александр Холин"

Была середина мая и в это время со старцем в церкви находилась Александра. Девушка не мешала разговору, однако напряжённо прислушивалась. Когда епископ Порфирий оставил Фёдора Кузьмича в покое, Александра подобралась к старцу поближе. Она во время службы находилась на левой женской половине и старалась никому не мешать. Но сейчас литургия уже кончилась и девушка безбоязненно прошла на мужскую половину, тем более, что Фёдор Кузьмич всегда занимал место недалеко от двери.

– Сегодня день твоего тезоименитства, батюшка, – обратилась девушка к старцу.

– Господь с тобой, девонька! – перекрестился Фёдор Кузьмич. – Сегодня день тезоименитства князя Александра Благоверного.

– Вот. Я это и хотела сказать, батюшка, – поправилась Александра. – Только ты так любишь этот праздник, что я удивилась, почему ты забыл про него сегодня.

– Вовсе нет, – отмахнулся старец. – Сейчас, после того, как мы подойдём к кресту, начнётся молебен во славу Благоверного князя Александра Невского. А когда молебен закончится, настоятель попросил меня остаться на праздничную трапезу. Останешься со мной.

– А можно?

– Конечно, девонька моя, тебе можно, – кивнул старец. Он поднял голову, посмотрел на расписанный потолок церкви и закрыл глаза.

– Знаешь, какие торжества были в этот день в Петербурге? – спросил её Фёдор Кузьмич и сам же ответил:

– Стреляли из пушек, развешивали ковры, вечером по всему городу было электрическое и газовое освещение, и общая радость наполняла сердца человеческие. Люди умели радоваться настоящему празднику…[86]

– Я думаю, батюшка, – решилась высказать своё мнение девушка. – Я думаю, сегодня тоже будет весёлый праздник. Недаром сам настоятель позаботился пригласить тебя. Только я не хотела бы, чтобы за трапезой был наш епископ Томский.

– Ну, будет, будет, – одёрнул её старец. – Запомни, в этом мире всяк на своём месте. Вот ты уже на парней засматриваешься. Замуж, поди, хочешь? О принце мечтаешь?

– О принце, не о принце, а хорошего человека встретить хотелось бы, – краснея, призналась Александра.

– Вот и ладно, – кивнул старец. – Выйдешь ты замуж за красавца офицера. Любить он тебя будет, как никого на свете не любили. Только и ты ему тем же отвечать должна. Поняла?

– Поняла, батюшка, поняла, – совсем засмущалась девица.

Предсказание батюшки сбылось, но несколько позже. Трапеза в день тезоименитства князя Александра Благоверного оказалась не хуже петербуржских застолий, тем более, что на праздник с благословения настоятеля полагалось подавать всё самое лучшее. Здесь можно было увидеть целиком запеченных севрюжек, перепелов в чесночной подливе, запечённых на вертеле кусочков изюбря под винным соусом, но самым главным украшением стола были сибирские муксун и нельма, приготовленные по особым поварским рецептам. Во всяком случае, вряд ли царский стол был когда-нибудь богат такими угощениями. Правда, у царских поваров тоже было чем похвастаться, но там чаще всего заглядывались на европейские кушанья, забывая, что на родине гораздо больше угощений и разносолов.

Во время трапезы церковный хор исполнял духовные песни. И отдельно регент объявил:

– А сей час мы исполним казачью песню «Ездил Белый русский Царь», посвящённую нашему царю-батюшке Александру Благословенному.

Певчие затянули любопытную песню о победоносном походе русской армии на Париж.

Фёдор Кузьмич, слушая песню, даже прослезился. Потом подозвал регента и сказал:

– Зря ты, брат мой во Христе, не поминаешь в песне Кутузова. Без него нам не побороть было бы французов. Царь Александр этому полководцу сначала завидовал. Но когда французы подходили к Москве, император Александр припал к мощам Сергия Радонежского и долго со слезами молился угоднику Божию. В это время он услышал ангельский голос Александра Невского, который приказным порядком сказал ему: «Иди, Александр, дай полную волю Кутузову, да поможет Бог изгнать из Москвы французов». Так что поминать Кутузова надо обязательно…

А когда Сашенька провожала старца до дома, то по дороге спросила:

– Откуда, батюшка, ты знаешь, что сказал Святой Александр Благоверный царю Александру?

– А как бы без помощи своего ангела-хранителя мог справиться русский царь с нашествием басурманов? Без помощи ангела-хранителя мы, девонька, в этой жизни ничего не значим, хотя каждый мнит себя Сыном Божьим.

Придя домой, старец отпустил Александру, а сам прилёг на широкую деревянную скамейку, покрытую льняной простынёй. Фёдор Кузьмич привык спать на таком ложе, и оно не показалось неудобным. Тем более, что спать хотелось с недюжинной силой.

– Я уже два с половиной года у вас, батюшка, а всё ещё в послушниках хожу, – подступил к Серафиму Саровскому высокий мужчина в богатом батистовом подряснике. – Моя жена, Елизавета Алексеевна, уже представилась и молитвенник должен обрести уверенность в себе, чтобы ничто не мешало молитвам, возносимым Господу. Монашество хочу принять, ибо грехов на мне столько, что век не отмолить!

– Монашество через смирение приходит, чадо, – отвечал старец. – А ты хочешь всё сразу – и дело с концом, хоть отходную читай. Нет, брат, дело не в том, сколько раз на дню ты Богородичен тропарь споёшь или сколько кафизм прочтёшь. Вспомни Иисусову молитву: тогда перед храмом Божьим стоял мытарь, всю свою жизнь отнимающий у людей деньги, и фарисей, которому отдавал мытарь отнятое всё до последней лепты.

– Спасибо, Господи, что Ты любишь меня! – вскричал фарисей. – И что избавил меня от такой вот доли, как у этого…

Фарисей плюнул в сторону мытаря и продолжал:

– Я Тебе, Господи, всегда десятину отдаю и думаю, что Ты поддержишь меня в благих начинаниях.

Мытарь, стоя рядом с фарисеем, не мог найти себе оправданий. Он знал, что хоть и не для себя отнимает деньги у братьев своих, только иногда он лишал бедных последней надежды на покупку лепёшки, чтобы накормить детей и чтобы самим не умереть с голоду. Мытарь знал свои грехи, но искренне хотел покаяться перед Богом и бросить мытарство, поэтому он ничего не мог сказать, кроме:

– Господи! Прости меня грешного!

Как думаешь, послушник, кому поможет Господь?

– Батюшка! – послушник упал перед старцем на колени. – Батюшка! Вы же знаете мой грех, который не прощается ни в этой жизни, ни в Царствие Небесном. Но как я могу с чистым сердцем молиться Господу нашему, коль не могу заслужить пострига?

– Ох, чадо, – отмахнулся отец Серафим. – Кабы дело было только во мне, то я давно бы тебя зачислил в братию нашу, ибо монастырь наш хоть и женский, да мужские руки всегда надобны. Сам-то не жалеешь ли о Петербурге?

– Нет, батюшка, не жалею! – мотнул головой послушник. – Мой брат Николай весомо справился со смутьянами. Я бы так не сумел.