Читать книгу "Остров Робинзонов - Г. Хайнс"

Вы сможете смело ручаться своим последним долларом, что он имеет самые грязные намерения. Он обязательно отплатит этому юноше, за это я могу отвечать своей головой.

– Конноли положит этому конец, – произнес я, не будучи, однако, уверен в своих словах.

– Да, но и Пит тоже не дурак! Вы когда-нибудь наблюдали за пауком, выжидающим муху? Так вот этот малый плетет такую же паутину, и он поймает в нее добычу, вот увидите.

– Но как?

– В темную ночь бросит Конноли на съедение акулам или что-нибудь в этом роде! От него всего можно ожидать. – Спокойно закурив свою трубку, он отошел прочь, оставив меня в панической тревоге.

Я поспешил к Конноли и передал ему разговор второго штурмана, умолял его быть осторожнее и предлагал ему свою помощь для охраны его.

– Это очень любезно с вашей стороны, Кардю, – воскликнул он, – но по существу в этом нет никакой надобности. Я не боюсь француза Пита, а кроме того, у меня есть друг среди команды.

– Кто это?

– Стампи! Мы заключили с ним такой же тесный союз, какой бывает у воров. Француз Пит однажды с ним очень скверно обошелся, и он не может этого забыть.

Это сообщение было для меня приятным. Стампи, небольшой, но плотный крепыш с копной рыжих волос, был родом из Лондона и отличался драчливостью и задирчивостью молодого петуха и хитростью лисицы. Если француз Пит имел с ним такие же счеты, как с Конноли, он должен был считать свое дело проигранным.

В этот вечер я перебрал в своем уме все события, имевшие место после отплытия из гавани.

Глава II. Кораблекрушение и бунт

В большинстве случаев шквал налетает именно тогда, когда его менее всего ждут. Так случилось и на этот раз. Час спустя все мои мысли о Пите моментально вылетели из головы, так как нам пришлось бороться за свою жизнь.

Капитан Даусон находился большую часть времени на деке, но это мало кого удивляло, хотя, как я уже говорил, лицо у него обычно не отражало внутренних настроений. Когда я сходил к себе, он стоял на мостике и вел крупный разговор с Тревантоном, Треверс же держал примирительный тон. Такое явление было крайне необычным, но я не придал ему особого значения и заснул крепким сном, где продолжал заниматься особой француза Пита и его неизвестными, коварными планами.

Проснулся я не от громового окрика «Все на палубу», а меня разбудил треск шпангоута, шум торопливых ног, словно вокруг творилось вавилонское столпотворение. Шхуна поднималась высоко, высоко в воздух, и со страшной силой падала вниз, словно в бездну. Набросив сверх пиджака непромокаемый плащ, я выскочил на палубу.

Ночь была черна. Даже на корме и носу ничего нельзя было различить. Налетевший ураган бросал судно из стороны в сторону, ветер завывал словно разъяренный зверь. Я слышал стоны шхуны, но не соображал, в чем дело. Дождь хлестал горизонтально вдоль судна от носа к корме. Волны, словно тараны, ударяли в бока судна или с шумом перекатывались через палубу.

Люди судорожно цеплялись за более устойчивые предметы, боясь потерять свою опору. Неожиданный дикий крик известил нас, что один из наших товарищей был сорван набежавшей бурлящей волной. Мы были целиком во власти ужасной стихии. Мы в этот момент с нашими попытками борьбы походили на маленьких детей в руках силача-гиганта.

И вдруг наша опора борьбы – руль – сломался и человек, стоящий у колеса, отправился в вечность. Это было что-то кошмарное. Наша шхуна то находилась где-то глубоко внизу, окруженная высокими, напиравшими на нее со всех сторон горами, то вдруг, вынырнув, взлетала высоко на гребень дико рокочущей огромной волны. Проходил час за часом, не принося никакого облегчения. Наконец была снесена и капитанская будка со всеми приборами и картами: пропала всякая возможность ориентации. «Голубь» был предоставлен полностью на волю судеб. Но самым ужасным во всей этой чертовщине была темнота. Ужасающая, невероятная темнота, которая окутывала нас. Небо со всех сторон сливалось с океаном, и мы были окружены каким-то черным непроницаемым покрывалом. Был ли день или ночь, никто сказать не мог. Капитан Даусон командовал в мегафон, но слов его не было слышно. И вдруг раздался ужасный треск, сопровождаемый криками и стонами гибнущих людей. Что произошло, я не соображал ни в тот момент, ни позднее.

Когда я открыл глаза, дьявольская чернота рассеялась. Сквозь сероватую мглу можно было различить небо. Я лежал на куске брезента под большим деревом, другой кусок был наброшен сверху. Я с трудом пошевелился. Каждый нерв и мускул отозвался болью.

– Долгонько же вы не приходили в себя! – раздался надо мной голос, в котором я узнал Конноли. – Выпейте вот это, – добавил он, – и продолжайте лежать. Ничего не поломано, только много ран и кровоподтеков.

– Откуда же? – спросил я с удивлением.

– О, здесь причин немало: и землетрясение, и циклон, и лавина, и обвал и прочее, и прочее. «Голубь» погиб, и мы недосчитаемся многих. Капитана Даусона тоже нет в живых. Треверс и Тревантон здравствуют; кроме них я видел француза Пита, Стампи и еще двух или трех лиц из команды; они бродили по скале. А теперь идем спать и бросим эти неприятные разговоры. Правда, мы находимся в скверной дыре, но могло быть еще хуже. Я пойду посмотрю, не найдется ли чего-либо подходящего.

Вместо сна я стал думать о том, что мне сообщил Конноли. Все происшедшее было ужасно, но самым скверным являлась, конечно, смерть капитана Даусона, так как заменивший его Треверс не обладал достаточной силой, чтобы справляться с такими типами, как Пит и другие.

Конноли пропадал довольно долго и вернулся с едой. Его приветливое улыбающееся лицо сияло добротой.

– Да! – ответил он на мой вопрос. – Мы попали на остров, с которого нет никакой возможности выбраться. Обычно спасающиеся с корабля имеют в своем распоряжении лишь сухари и кое-какую утварь, здесь же обилие фруктов и воды, мы можем ловить рыбу, так что нам не грозит голодная смерть. Но зато имеются другие приятные вещи: длинному Биллю подвернулся случай устроить гадость – он потребовал джина. Треверс не хотел давать, они продолжали требовать. Тогда Тревантон разрешил этот спор, перебив все бутылки топором.

– Молодец старина Тревантон!

– Да, это верно, но этим же самым он вооружил против себя эту банду. Длинный Билль поклялся всех перебить, и в результате дело чуть-чуть не окончилось гадостью.

Спустя несколько дней я увидел, что Конноли нисколько не сгущал серьезности положения. Длинный Билль и его приятели – всего человек восемь – открыто восстали