Читать книгу "Американская грязь - Дженин Камминс"

Благословенна Ты между женами.

Ей ответил хор голосов:

Молись о нас, грешных, ныне и в час смерти нашей.

Аминь.

Otra vez[81].

Лука отсчитывал молитвы на бабушкиных четках из синих самоцветов. Он так сильно сжимал бусины пальцами, что у него образовались вмятинки на коже. Интересно, а бабушка так когда-нибудь делала? Сколько раз она перебирала своими старыми руками эти четки? Когда Луке пришла в голову эта мысль, он почти смог услышать голос бабушки в общем хоре: «Santa María, Madre de Dios». В горле у мальчика застрял комок, и теперь он не мог произнести ни слова, не мог соединиться в молитве с остальными, но это было не страшно: слушать молитву – тоже способ обратиться к Богу, к тому же Лука чувствовал, как от четок к его пальцам стремится, пульсируя, живительная сила. Эти четки были словно соединительная нить: если ухватиться за них покрепче, не потеряешь связь с бабушкой, с Адрианом, со всей семьей. С Акапулько, с маленькой комнатой, где есть лампа в форме футбольного мяча и одеяло с гоночными машинами. С домом. Прикрыв глаза, Лука слушал череду молитв, связующую его с Папи.

Ребека и Соледад теперь выглядели по-другому, они сутулились и не поднимали головы. Когда мальчик очнулся от своих мыслей и открыл глаза, он сразу узнал эту позу. Ее с недавних пор часто принимала Мами, и Лука про себя называл это «изломом горя». Он глубоко сочувствовал мукам, выпавшим на долю сестер и мамы, и просил Бога облегчить им страдания.

В ту ночь он спал самым лучшим сном – без сновидений.

Никто не проговаривал вслух намерение держаться вместе до последнего, но все четверо чувствовали это интуитивно. С ними происходило так много всего, что каждый новый час в дороге казался годом. Но их связывало нечто большее. Единство пережитой травмы, разделенный опыт, который невозможно описать словами. Что бы ни случилось дальше, никто другой не смог бы по-настоящему понять, каким тяжким было это паломничество, какие персонажи встречались им на пути, как их неустанно сопровождал страх, как их пожирали горе и усталость. Не смог бы понять их общей решимости двигаться на север. Все это так сплотило девочек и Лидию с сыном, что они стали друг другу почти родными. Кроме того, более эгоистичная и расчетливая половина Лидии надеялась, что два лишних человека придают их компании еще один слой маскировки и помогут сбить с толку тех, кто заподозрил бы в ней ту самую пропавшую вдову репортера. Перед сном Лидия закрыла в своем сознании самую уродливую дверь и разрешила себе поразмыслить о будущем, о Соединенных Штатах. Вместо Денвера ей виделся маленький белый домик с толстыми саманными стенами, стоящий посреди пустыни. Ей вспомнились фотографии Аризоны: кактусы и ящерицы, подрумяненный солнцем красный пейзаж и горячее синее небо. Она представила себе, как Лука – с новой стрижкой и чистым рюкзаком на плечах – садится в желтый школьный автобус и машет ей из окна. Затем в белом доме возникла третья комната для сестер. Соледад с новорожденным, возможно девочкой. Запах подгузников. Купание в раковине на кухне.

Все они мечтали отделаться от Лоренсо, в особенности Лидия. Не будь его, они бы, может, задержались в убежище еще на день-два. Но хоть в доме мигрантов было удобно и все четверо были переутомлены, они поднялись затемно. Очень осторожно, не издавая ни звука, девочки и мать с сыном проскользнули мимо двери в мужскую спальню. Они отправились в путь еще до рассвета.

Лидии страшно хотелось как можно скорее выбраться из Гвадалахары, и не только из-за Лоренсо. Этот город был словно венерина мухоловка; торопливо шагая по синим улицам, они не раз видели тому подтверждение. Мигранты попадали в Гвадалахару проездом по пути на север и находили тут радушный прием, возможность немного передохнуть и отдышаться вдали от ужасов железной дороги; многие решали задержаться на денек, чтобы восстановить силы. Потом еще на три. И еще на сто. Вон там, растянувшись на куске картона в углу парковки, спали босая мать и маленький ребенок в грязной одежде. А вон там, вцепившись в коричневый бумажный пакет бог знает с чем, лежал мальчик-подросток со стеклянными глазами, побитый и исколотый. Там, там и там, в укромных переулках, пошатываясь на высоких каблуках, стояли совсем еще юные девчонки, посверкивая в темноте белками ярких глаз. Воздух постепенно наполнялся светом; Лидия подгоняла Луку и сестер к железной дороге, подальше от убежища.

Соледад и Ребеку, напротив, стали посещать сомнения: стоит ли двигаться вперед; прошлым вечером одна женщина в убежище рассказала, что скоро они попадут на территорию штата Синалоа, который среди мигрантов славился двумя обстоятельствами: частыми похищениями девушек и могуществом местного картеля. С другой стороны, невозможно было добраться до севера, миновав места с подобной репутацией, а тихоокеанский маршрут они выбрали как самый безопасный. То есть, вероятно, впереди их ждал наиболее опасный отрезок наиболее безопасного маршрута; да и вообще, чем скорее они отправятся в путь, тем скорее он останется позади. Соледад испытала новый прилив решимости: она ни за что не допустит, чтобы ее папи пострадал напрасно. Теперь девочка отчаянно стремилась поскорее добраться до севера, построить там себе великолепную жизнь, достойную тех жертв, на которые пришлось пойти ее семье.

Поэтому, двигаясь на северо-запад вдоль железнодорожных путей, они ощущали постоянно растущую тревогу и все время прислушивались, надеясь, что из-за спины вот-вот раздастся шум поезда. Лидия все чаще нервно оглядывалась, и, когда поезд наконец подъехал, все четверо легко забрались на него, без колебаний и лишних слов. Осознав этот факт, Лидия испугалась.

– Мы ведь даже не раздумывали, сразу прыгнули, – обратилась она к Соледад, надежно привязав Луку к решетчатой крыше.

– Мы становимся профессионалами, – ответила девочка.

Лидия покачала головой:

– Нет, мы становимся равнодушными.

– Но ведь это нормально? Привыкать к таким вещам? – Соледад нахмурилась. – Мы приспосабливаемся.

Лидия потрогала густые волосы, торчавшие у Луки из-под отцовской бейсболки. Слишком длинные. Она обернула черный завиток вокруг пальца, и нежность этого момента мгновенно перенесла ее в сад матери. Лидия склоняется над безжизненным телом мужа, чувствуя, как в колено впивается металлическая лопатка. Она касается его лба, и жесткие волосы, которые по-прежнему растут из его фолликул, щекочут ей запястье. Себастьян пользовался шампунем с ароматом мяты. К горлу Лидии подкатил одинокий всхлип и тут же потонул в грохоте дороги. Она отвела взгляд от сына и снова посмотрела на Соледад.

– Теперь перед каждым прыжком я буду напоминать, чтобы ты боялась, – сказала она девочке. – И ты тоже мне напоминай: это ненормально.

– Это ненормально, – кивнула Соледад.

Светало. На горизонте протянулась бледно-рыжая лента, но там, где железная дорога соприкасалась с небом, по-прежнему держались сумерки. На крыше поезда сидела горстка людей, совсем немного по сравнению с предыдущим днем; возможно, причиной тому был ранний час, но Лидия лишь укрепилась в мысли, что Гвадалахара отсеяла часть их попутчиков. По мере того как поезд удалялся от города, у Лидии в груди разрасталось нечто вроде облегчения. Полчаса спустя пейзаж оккупировали приземистые колючие растения, тянувшиеся по обе стороны путей на многие мили вокруг. Их серо-зеленые листья трепетали, будто море вскинутых рук. Возле небольшого городка с ухоженными домиками в старинном стиле поезд сбросил скорость. Лидия почувствовала сладкий, насыщенный аромат забродившей агавы. Текила. На соседнем вагоне двое мигрантов спустились по боковой лестнице и стали ждать подходящего момента для прыжка. Лука хотел за ними проследить, но поезд неожиданно завернул, и мужчины скрылись из виду; мальчику пришлось самому домыслить, что те успешно приземлились. Ему пришлось создать эту реальность собственным усилием воли.