Читать книгу "Вселенная Айн Рэнд - Гэри Вайс"

Когда я разговаривал с Каллаханом, за несколько недель до дебатов, он сказал, что «у членов организации нет уверенности, что в дебатах следует встретиться именно с ними, а не, скажем, с Институтом Като или Фондом Heritage, или еще с какой-нибудь популярной структурой». Но в итоге было решено выйти на дебаты с объективистами, которых он охарактеризовал как «доводящих либертарианство до логического предела». Причина такого выбора, пояснил он, «в желании показать, куда приводит подобная логика». Для Института Айн Рэнд дебаты предоставляют возможность завоевать новую публику, «взывая к еще не обращенным, и обрести респектабельную платформу для своих экстремистских идей».

Это, с точки зрения Demos, в худшем случае. Другой потенциальной опасностью для ученых из Demos представлялось то, что вялого спорщика от либералов может просто расплющить в лепешку острыми и язвительными радикальными аргументами объективистов.

* * *

В Культурном центре Скирболла не кипело таких страстей, какие бурлили в 1967 году, во время схватки Брандена с Эллисом. Наверное, дух доброго рабби удерживал публику от грубостей. Когда перед началом дебатов провели голосование, примерно 60 % зрителей, по моим подсчетам, объявили себя объективистами.

Первым на ринг вышел Рапопорт, без всякой рисовки. То был солидный господин лет пятидесяти, несколько грузный, неспешный, способный скорее осыпать противника градом легких ударов, чем отправить его в нокаут. В начале своего выступления он, кажется, читал по бумажке, за что, будь я судьей, непременно вычел бы ему очки. Но Рапопорт и не скрывал, что читает. Ничего не таил за пазухой. В отличие от дебатов Брандена — Эллиса здесь не было никакой критики Рэнд, ее книг или тем более героев. На самом деле я сначала даже не понял, читал ли Рапопорт ее книги, а если читал, то насколько это важно для дебатов. «Давайте проведем их на высоком уровне», — призвал в самом начале ведущий Брайан Лерер — и дебаты действительно прошли на высоком уровне.

Рапопорт начал с наблюдения, что прежнего согласия между либералами уже не существует. С 1980 года преобладают идеи Рональда Рейгана. «С моей точки зрения, эти идеи, которыми всерьез руководствовалось правительство, толкнули страну в пропасть, столкнули с высокого утеса», — сказал он, повторив метафору. И теперь, сказал Рапопорт, мы вступаем в новый период, характер которого пока еще не определен. Брук — хотя в этом, возможно, не было необходимости — делал заметки, пока оратор наносил слабенькие удары («сильный государственный сектор», «справедливые правила игры») ему в солнечное сплетение. Но затем Рапопорт заехал противнику по затылку, продемонстрировав, что, вероятно, все же хорошо знаком со слабостями объективизма: «Между прочим, существует опасность увести эти дебаты к вершинам философии, в сторону от практических решений, от того, какими должны быть настоящие публичные дебаты». Он попал не в бровь, а в глаз: объективисты постоянно уходили от практических решений. Необходимо, сказал он, «следовать задачам публичных дебатов, которые предусмотрены этим жанром». Выдвигаемые принципы должны быть «применимы к реальности».

Реальность — развязанный шнурок, который вечно подводит объективистов, — могла бы послужить грозным оружием, если бы Рапопорт сумел им воспользоваться.

Он процитировал Жан-Жака Руссо: «Наконец, каждый, подчиняя себя всем, не подчиняет себя никому в отдельности. И так как нет ни одного члена ассоциации, в отношении которого остальные не приобретали бы тех же прав, которые они уступили ему по отношению к себе, то каждый приобретает эквивалент того, что теряет, и получает больше силы для сохранения того, что имеет».[179]

Произнеся эту возмутительную речь в оправдание альтруизма, коллективизма и гражданственности, Рапопорт взял быка за рога: «Когда ипотечный брокер убеждает ничего не подозревающего покупателя дома взять ипотеку, которую, как уже знает брокер, клиент не потянет, и при этом брокер понимает, что сам он все равно получит прибыль из процентной надбавки, нам необходимо правительственное агентство, которое готово положить этому конец».

Удар в челюсть был сокрушительный. Бруку явно стало не по себе, он был раздражен, а Рапопорт продолжал говорить о необходимости правительственного вмешательства, когда имеют место загрязнение окружающей среды, эксплуатация ненадежных шахт и прочие преступления со стороны корпораций. Затем он стал перечислять примеры положительного воздействия государства на жизнь граждан: увеличение числа государственных университетов (таких как Техасский университет, где, он мог бы прибавить, объективизм значится в учебной программе). Он продолжал в том же духе, перечисляя правительственные программы, которые когда-то принимались как должное, а теперь находятся под угрозой уничтожения из-за сторонников «маленького» правительства.

Все эти аргументы были беспощадно правдивыми. Объективисты и многие консерваторы вынуждены были молчать, пока Рапопорт говорил, что на протяжении последних тридцати лет ситуация только усугубляется, угрожая среднему классу, ставя его в крайне уязвимое положение. «Мы рискуем превратиться в страну, где есть горстка в высшей степени преуспевающих людей, — сказал он, — „плутократия“, как называет ее „Goldman Sachs“, и подавляющее большинство — люди малообразованные, без доступа к нормальной медицине, без гарантированного дохода» и так далее. Феномен перераспределения всех доходов в пользу крохотной группы супербогачей, «плутократии», был впервые описан аналитиком «Citigroup», а не «Goldman Sachs», но Рапопорту можно простить эту незначительную ошибку.

Брук, как и полагается закаленному ветерану ринга, с самого начала продемонстрировал, что он — лучший оратор. Он говорил без конспекта и много жестикулировал. По временам казалось, что он для пущего эффекта сейчас отойдет от трибуны и начнет бродить по залу, как проповедник. Он отстаивал свою точку зрения, переходя на личности, продуманно бросая в публику риторические вопросы. Он же был иммигрант из Израиля. Он приехал в Соединенные Штаты. Чего ради? «Что делает эту страну такой особенной? Что делает эту страну отличной от других?» — спрашивал он в манере университетского лектора, делая ударение на последних словах, уже выигрышно выделяясь на фоне уравновешенного, но бесцветного, время от времени спотыкающегося на словах Рапопорта. Его оппонент редко использовал слово «я», отдавая предпочтение коллективистскому, обобщенному «мы»: он несколько раз произнес «мы в Demos». Брук же говорил только от себя, ни разу не сказав «мы в Институте Айн Рэнд».

Необходимо вернуться назад, к моменту возникновения этой страны, сказал Брук. На самом деле Рапопорт только что именно это и делал. Руссо, на котором ему бы следовало заострить внимание, был одним из тех философов, которые вдохновили американцев на Войну за независимость. Судья во мне вычел у Рапопорта очко за то, что он не заострил внимание публики на Руссо. Брук, со своим бостонским акцентом, продолжал размахивать рэндианским знаменем, называя Войну за независимость «фундаментальной, исторической морально-политической революцией. Идеологической революцией». Таковой она и была: чтобы прийти к этому выводу, достаточно почитать трактат Руссо «Об общественном договоре», из которого цитировал Рапопорт. Но Брук не стал останавливаться на этом. Он заметил, что «отцы-основатели вывели принцип», который отвечает на вопрос: «Кому принадлежит твоя жизнь?» И «ответ, исторически, всегда, оставался один и тот же: „Твоя жизнь принадлежит племени, твоя жизнь принадлежит королю, принадлежит государству, принадлежит Папе, принадлежит некоей группе, стоящей над личностью“», — говорил Брук, прибегая к повторам, чтобы донести до публики свою мысль. Однако, сказал он, деятели эпохи Просвещения, включая отцов-основателей, пришли к выводу, что «это верно не вполне. Твоя жизнь принадлежит тебе». Чуть ли не в рифму. Аудитория пришла в восхищение, как и следовало ожидать.