Читать книгу "Дом аптекаря - Эдриан Мэтьюс"

Интересно, а это как понимать? Рут вздохнула. С Лукасом всегда было трудно. Он был способен и на едкую иронию, и на откровенную прямоту, которая, застигая врасплох, била больнее любой иронии.

— Неудовлетворенности? — переспросила она, пытаясь вытянуть из него больше.

— Неудовлетворенности, — словно не слыша ее, продолжал Лукас, — которая вела к безрассудству.

Ну вот, теперь все стало ясно. Ее сделали виноватой в смерти Маартена.

— К тому времени Маартен уже жил с Жожо, — твердо сказала она. — И вы, Лукас, это знаете. Между нами все кончилось. У него началась другая жизнь. Помните? Я уже стала историей. Признаю, со мной у него не получилось. Я его разочаровала. Но и времени прошло немало, по крайней мере вполне достаточно, чтобы пережить и пойти дальше. Да, у нас с ним не сложилось. Не знаю, говорили вы об этом или нет. Может быть, он не был с вами откровенен. Может быть, вы впервые об этом слышите. Если так, то мне жаль. Несомненно, я стала для него разочарованием — хотя, и вам это известно не хуже меня, в подобных случаях разочарование чаще всего бывает взаимным, — а теперь я разочаровываю вас.

Секунду-другую в трубке слышалось только сухое потрескивание.

— Правда не есть нечто, скрываемое во избежание разочарования. — Лукас произносил слова раздельно, как будто раскладывал их на столе. — Правда ценна сама по себе, и в этом смысле она стоит намного выше любой инстинктивной реакции на нее. В большинстве случаев она предпочтительнее лжи и неискренности. Вещи следует называть своими именами. Я ценю уже то, что вам достало смелости высказать все, как есть.

Почему-то почти всегда выходило так, что его предложения воспринимались ею как медленно закрывающиеся ловушки. Ловушки, сплетенные из точного расчета и безупречной аргументации, лишенные дырочек в виде неуверенности и многословия. Они срабатывали всегда. Их невозможно было обойти. Рут знала о них и тем не менее всегда в них попадала. Бедняга, он и сам вряд ли понимал, что делает. В университетах так принято. Там не умеют разговаривать по-другому. Искренние чувства там просто не выживают.

Логика его была безупречной, но какой-то нездешней, чужой, продуктом мыслительной системы, закрытой столь же надежно, как пластиковый контейнер фирмы «Тьюпперуэр». В его набитой химическими формулами голове все должно было пребывать в равновесии со всем, и он добивался этого. Чего Лукас не мог постичь, так это того, почему так не получалось в обыденной жизни, где установить требуемый баланс представлялось делом куда менее сложным. Иногда — чаще всего — Рут жалела его. Лукас так и не справился с потерей сына. Мысли его ходили по одному и тому же замкнутому кругу, как игла звукоснимателя по бороздкам пластинки, в конце которой не оставалось уже ничего, кроме скрежещущей тишины.

Кид открыл окно и высунул голову.

— Мы собираемся перекусить. Присоединитесь?

— Да, Томас, обязательно, — ответила Рут. — С удовольствием. — Она снова поднесла к уху телефон.

— Это не Томас ли Спрингер? — Голос Лукаса прозвучал еще резче.

— Да, а вы его знаете?

— Представьте себе, да. Нам рассказала о нем Жожо.

Только этого ей и не хватало.

— Все не так, как вы думаете. У нас общая знакомая. Одна старая дама, не Жожо. К тому же у него есть фургон. Томас помог перевезти вещи с баржи. Если хотите, я приглашу его, и он повторит вам то же самое.

— В этом нет необходимости, — сухо произнес Лукас. — Ваша личная жизнь ни в коей степени нас не касается. Я, однако, считаю своим долгом сообщить вам, что Клара была весьма расстроена, увидев Жожо в нынешнем состоянии и услышав то, что ей пришлось услышать. Не хочу давать советы, но было бы любезностью с вашей стороны позвонить ей и успокоить, приложив к сему хотя бы небольшое усилие. Видите ли, ваша дружба с Жожо многое значит для Клары.

— Думаете, для меня она ничего не значит?

— Вы приписываете мне то, чего я не сказал.

— Извините.

— Что касается тех чисел, — добавил Лукас, с облегчением переходя на более надежную почву, — то, полагаю, Йорис был прав. Это некий шифр, похожий на те, что использовались в восемнадцатом веке. Цифры в нем заменяют буквы. Как и ваш отец, я пока не нашел ключа. Он, наверное, рассказал вам о правилах частотности в употреблении букв, с помощью которых можно взломать шифр, но ни одно из них не соответствует голландскому.

Мысль вспыхнула у нее в мозгу, как фонарь в темноте.

— Латынь… Вы не пробовали латынь?

Почему она не подумала об этом раньше? Почему не заметила очевидного? Ван дер Хейден ведь был фармацевтом, аптекарем, и латынь — его второй язык. Названия лекарств всегда писались на латыни, разве нет? Разве она сама не слышала утреннюю службу на латыни? Разве не этот язык использовал в своих сообщениях ее анонимный корреспондент?

— А что, это идея, — сказал Лукас. — Попробую. Кто знает, может быть, и сработает.

— Томас настроил твой компьютер, — сообщил Майлс, когда Рут вернулась в дом. — Все в порядке, хотя колонки немного похрипывают. Он даже нашел телефонный удлинитель, так что можешь радоваться. Только не забывай платить по счетам. Мы же не хотим возлагать на плечи нашей достойной дамы еще одно бремя, верно?

— Конечно.

— А мне, пожалуй, пора. Послушай, я чертовски рад, что ты по-прежнему цветешь и пахнешь, несмотря на все гадости, которые подбрасывает гневная фортуна. Так держать и дальше.

— Ладно, постараюсь. Не останешься еще на один танец?

— А заявки ты исполняешь?

— Только скажи. Если есть, поставлю.

— У старичков «Инкпотс» есть одна вещица, я от нее просто балдею. «Кто-то раскачивает лодку моей мечты».

Рут сделала попытку дать ему пинка.

— Катись отсюда, презренный шут.

Оставшись втроем, они устроили в гостиной настоящий пир: копченая ветчина, сыр и печеная картошка. По заведенному обычаю, Лидия открыла бутылку джина. Она устроилась на единственном стуле, Рут же и Кид расположились на полу. Немного погодя к ним присоединилась Принчипесса, оказавшаяся, по сути, котенком, гладеньким черным существом с тремя белыми носочками. Некоторое время она осторожно прохаживалась по комнате, потом вдруг увидела кончик своего хвоста и принялась гоняться за ним, чем довела до слез трех зрителей.

— Думаю, я понимаю Принчипессу, — сказала Рут. — Она знает, что занимается бессмысленным делом, но все равно его делает. Это своего рода идеологическое заявление.

— Да, — подхватил Кид. — На днях я застал ее за чтением Сартра. «Бытие и ничто». Говорю вам, она слишком умна.

Доев ветчину, Рут уселась поудобнее.

— По остальным не скучаете, Лидия?

— Скажу откровенно, я о них даже не думала. Для меня Принчипесса — воплощение всех.