Читать книгу "Унесенные войной - Кристиан Синьол"

Они расстались на площади Сен-Винсена, договорившись встретиться завтра в то же время, и Пьер поехал обратно в направлении к Пюльубьеру, в тени старых деревьев, дававших, как всегда в этот час, приятную прохладу, несмотря на стоявшую жару.

Ему казалось, что все было сном. Вправду ли держал он ее в своих руках? Он помнил ее аромат, ее запрокинутое лицо, нежность ее губ. Пьер ненадолго остановился на дороге, присел, чтобы поразмыслить о происшедшем, о событиях, как ему казалось, отпечатавшихся на его лице. Невозможно было скрыть от родителей и брата недавнее событие. Как утаить этот странный, изменивший его трепет? Он сколько мог задерживал свое возвращение, даже опоздал на ужин, и смущение его достигло предела, когда он сел напротив отца с матерью, хоть они и не задали ему ни одного вопроса.

К тому же отец продолжил прерванную беседу с Жаком, но Пьер чувствовал на себе взгляд матери и ел не поднимая головы. Он всегда был ближе к Матильде, чем к Шарлю. Так близок, что уже год чувствовал, что с матерью произошли какие-то болезненные изменения, будто случилось что-то очень серьезное, в чем она не решалась признаться. Пьер вспоминал декабрьские воскресенья и рождественские каникулы, когда она подолгу закрывалась в своей комнате, ее натянутые улыбки, тяжелое молчание, так не свойственное ей. Он пытался спрашивать ее, но она оставалась далекой, недоступной, в противоположность своим привычкам, и он очень переживал за нее. Сегодня взгляд, обращенный на него, стал таким, как прежде, но Пьер еще задавался вопросом о тех днях, неделях, когда ей пришлось так сильно страдать.

Он не решился заговорить в тот вечер, и мать также не задавала ему вопросов. Она догадалась. На следующее утро, когда Пьер доедал свой завтрак, а Жак и Шарль уже ушли, она мягко, с доброй улыбкой, напомнившей, что рядом с ним всегда была его сильная и внимательная мать, спросила:

— Как же ее зовут?

Он почти не таился.

— Кристель, — выпалил Пьер одним махом.

— Она красивая?

— Еще какая!

Это был и весь их разговор, но его было достаточно, чтобы Пьер понял, что временно разорванная связь с матерью была восстановлена, стала такой же прочной и ему можно было вновь ездить в лес, даже если его ждали там новые свидания.

И они не заставили себя ждать. Их компания быстро поняла, что к чему. Они вместе уезжали по тенистой дороге, но останавливались на заросших папоротником тропинках, глубоко уходивших в чащу леса, и оставляли Пьера и Кристель вдвоем. Она была уже не такой нелюдимой, понемногу поддавалась приручению, но все еще была далекой. Он с большим трудом добился от нее причин такого поведения.

— Я не могу идти учиться. Со следующего года мне придется начать работать. А ты станешь кем-то стоящим, ты уедешь и забудешь обо мне.

Пьер напрасно уверял ее в своих искренних чувствах к ней, она не могла в это поверить, разве что на короткие мгновения, когда их губы соединялись, и это были уже открываемые ею для него двери в какой-то неведомый рай.

Они каждый раз пытались все дальше уйти в лес, где, удобно устроившись на настиле из ветвей, она говорила ему:

— Нас никто никогда здесь не найдет. Здесь ты принадлежишь лишь мне. И никто тебя не заберет.

Ее хрупкость, ее опасения глубоко трогали его. Взгляд полузакрытых глаз был так нежен, и никогда не доводилось ему видеть подобного ранее, даже в глазах матери. Пьер также открыл для себя еще нечто новое: неизмеримое счастье, в которое погружает человека первая любовь, чувство, что мир смотрит на тебя и одобряет, что все ваши поступки оправданы.

У них вошло в привычку оставаться вдвоем, больше они не участвовали в играх и бесконечных спорах товарищей. Пьер и Кристель назначали свидания в только им известных местах, сворачиваясь клубочком в центре мира, уверенные, что переживают незабываемые времена, слушая, как дышит лес и бьются их сердца, и никогда он не переступал за установленный ею рубеж, когда его рука ложилась на ее колени, или немного выше, и встречалась с ее рукой. Им было по шестнадцать лет, и вся жизнь была впереди. Они хотели в это верить. И об этом им также нашептывали большие деревья с нежными листьями, склоняясь над ними.

14

Люси была несказанно счастлива, имея возможность несколько раз повидать Матье и его семью в течение двух прошлых лет. К ней уже давно не приходили никакие новости от сына, и словно для того, чтобы возместить это болезненное молчание, ей было необходимо сблизиться с другими членами своей семьи. Она без колебаний пришла на помощь брату, вернувшемуся из Алжира, но особенно была рада помочь Мартину, своему племяннику, у которого ничего не было, и он собирался вступать в брак. В Париже Люси жила вместе с Паулой, которая также была обучена профессии антиквара и подменяла теперь бабушку в магазине на улице Дофин.

В прошлом году, в сентябре, Люси осуществила поездку в Берлин, чтобы попытаться раздобыть известия о сыне, но между двумя секторами контакт стал уже невозможен. Она видела Стену, огромную и устрашающую, навсегда разлучившую ее с Гансом. Когда Люси вернулась в Париж, то стала жаловаться на плохое самочувствие, иногда путалась во времени и пространстве и время от времени теряла память. Паула предупредила Элизу, свою мать, и та взяла Люси в США, чтобы показать самым блестящим медикам. Они выписали ей кое-какие лекарства, но их прогнозы были не слишком оптимистичны: постоянное подавленное состояние ухудшало проблемное кровообращение, свойственное ее возрасту. Помочь было особо нечем. В любом случае, лучше заниматься каким-либо делом, чем сидеть сложа руки. Поэтому Люси каждое утро направлялась в магазин в компании внучки и работала как могла, несмотря на быстро приходящую усталость.

Тогда, в середине августа 1964 года, когда магазин должен был закрыться на пару недель, Люси выразила желание провести неделю в Пюльубьере, но не в доме Шарля, а в том, в котором когда-то жили Франсуа и Алоиза, а сегодня в нем обитали Робер и Одилия. Люси так часто пряталась там от жизненных невзгод, что была уверена, что и теперь почерпнет новые силы. Дорога очень утомила ее тогда, 17 марта, так сильно, что Шарль, забиравший Люси с вокзала Мерлина на машине, настоял, чтобы она оставалась в его доме, а не у Одилии с Робером, сильно занятых в поле. Она отказалась, пояснив, что не хочет портить отношения с Одилией. Шарль кивнул, но сказал:

— Ты знаешь, что можешь приезжать к нам, когда захочешь. Не забудь, наш дом совсем рядом.

— Ну конечно, — ответила она.

Она хорошо понимала, что ей проще было оставаться у Шарля с Матильдой, они жили в более современных условиях, чем Робер с Одилией, но Люси действительно необходимо было вновь побывать в доме Франсуа, часто дававшем ей убежище, когда жизнь была чересчур жестока к ней.

Однако Люси ждало разочарование — дом изменился и был немного запущен. Одилия все еще не решалась заняться домашним хозяйством, после того как они с сыном привели дом в порядок снаружи. Она подталкивала сына к женитьбе, но с тех пор как Робер вернулся из Алжира, он стал очень молчалив. Он никуда не выходил — ни в Сен-Винсен, ни куда-либо еще. Робер изводил себя работой, ел, спал, жил, как человек из лесу, не помышляя даже о поисках женщины. «К тому же, — говорил он матери, — вряд литы выдержишь в доме еще кого-то, кроме меня».