Читать книгу "Душа так просится к тебе - Анастасия Туманова"

Половцев коротко и внимательно взглянул на нее. Помолчав, продолжил:

— Я, как вы, верно, знаете, свой человек за кулисами, не раз бывал на репетициях. Я присутствовал и на последней, генеральной, когда вы так решительно отстаивали перед Альтани свой взгляд на подачу образа… и, признаться, полностью был на вашей стороне.

Только сейчас Софья поняла, почему лицо гостя показалось ей знакомым: она в самом деле не раз встречала его за кулисами или видела сидящим в зале, но думала, что это покровитель какой-нибудь хористки, и никого о нем не расспрашивала.

— Не спорю, Альтани — великий дирижер и его заслуги перед русской оперой неоценимы… но есть вещи, которых он не чувствует, — не спеша говорил между тем Половцев. — Не чувствует просто в силу своего возраста и принадлежности к иной певческой школе. Я множество раз убеждал Альтани в том, что опера — тоже театральное действо, там должно быть место и драматической игре, и достоверности образа, но… — Половцев пожал плечами. Софья молча, без улыбки смотрела на него. — Когда я впервые увидел вас на сцене Большого — кажется, в «Русалке», — я был весьма рад тому, что русская сцена получила прекрасное лирическое сопрано и незаурядную актрису. — Половцев слегка улыбнулся. — Я ведь некоторым образом знаком с вами заочно, Софья Николаевна. Три года назад я видел ваш дебют на сцене театра «Семь цветов Неаполя» госпожи Росси. Оказался в Неаполе, знаете ли, случайно, со скуки пришел в частный театр послушать знаменитую пару Гондолини — Скорпиацца… а услышал вас. Да-а… Признаться, не только я тогда был поражен. Помните, как театр чуть не рухнул от овации? Вашу Виолетту в Неаполе вспоминают до сих пор! А ведь вы тогда пели, кажется, почти без репетиций, заменяя несравненную Джемму… Кстати, куда вы исчезли после спектакля? Вашу уборную, после того, как вы не явились на вызовы, неаполитанцы взяли приступом — и никого в ней не нашли!

— Я сбежала через окно, — усмехнувшись, созналась Софья. — Там вилась виноградная лоза, старая, довольно толстая, и я спустилась по ней без потерь.

— Браво, браво, — улыбаясь одними глазами, сказал Половцев. — Так и хочется спросить о причине подобной… стремительности. Но, боюсь, мы с вами еще не настолько коротко знакомы. Посмею только предположить, что причина была весьма серьезная.

— О да, — коротко ответила Софья.

— Итак, не буду тратить ваше время. — Половцев одним духом допил остывший чай и улыбнулся Софье. — Я пришел, чтобы предложить вам ангажемент.

— Мне?..

— Разумеется. Ведь вы сейчас его, надеюсь, еще не имеете?

— Нет, конечно же… но… — Софья была совершенно растеряна. Она ожидала чего угодно — но не этого.

— Вы — очень смелая и незаурядная особа, Софья Николаевна, — объявил Половцев. — Я не знаю случая, чтобы певица покинула сцену Императорского театра лишь потому, что она не согласна с режиссерской трактовкой роли.

— Иван Никитич, вы находитесь в заблуждении, — вздохнув, возразила Софья. — Я ушла из Большого вовсе не по этой причине, а потому что…

— Не трудитесь объяснять, — мягко прервал ее Половцев. — В любом случае, ваш уход мне чрезвычайно выгоден. Я слежу за вашей карьерой уже несколько лет и до недавнего времени, к сожалению, мог только облизываться: переманить солистку из Большого театра никому еще не удавалось. Но сейчас обстоятельства сложились для меня весьма удачно, и я не могу себе позволить упустить такой великолепный случай. Хотите петь в моем театре?

— В вашей «Домашней опере»? — недоверчиво уточнила Софья.

— Да. Условия назначите сами. Я могу предложить вам любой репертуар для вашего голоса. У меня, как вы знаете, ставятся главным образом русские оперы, и для вас я готов поставить «Евгения Онегина». Ваша трактовка образа Татьяны мне нравится, я со своей режиссерской стороны не буду вам мешать.

Софья молчала, героическими усилиями стараясь собрать воедино распрыгавшиеся мысли.

Разумеется, она знала о половцевском оперном театре (так называемой «Домашней опере»), находившемся в Камергерском переулке, — как знала о нем вся Москва. Несколько лет назад Иван Никитич начал собирать под свое крыло подающих надежды молодых певцов, — как столичных, так и провинциальных. К нему шли охотно, поскольку жалованье здесь было не в пример больше, чем в императорских театрах, дышалось гораздо свободнее, а дирекцией на корню пресекались любые интриги внутри труппы. Получила широкую огласку история, когда год назад Половцев уволил одну из своих сопрано лишь за то, что та облила керосином сценический костюм соперницы. Труппа была молодая, очень талантливая, на равных с режиссером артисты участвовали в обсуждениях тетральной деятельности, решения о новых постановках принимались на общем собрании, и в «Домашней опере» даже не пахло застарелой академичностью Большого и Мариинки.

Отзывались о «Домашней опере» по-разному. Одни критики в открытую шипели, предсказывая «оперному самодуру» Половцеву скорый провал; другие, более осторожные, намекали на то, что «кесарю кесарево, богу — богово», и что господину Половцеву было бы лучше заниматься поставками угля и государственной железной дорогой, оставив оперную сцену специалистам. Пророчества и тех и других не оправдались: «Домашняя опера» сразу же загремела на всю Москву. Половцев отдавал предпочтение русским операм, сразу обогнав в этом Большой театр, по старинке ставивший итальянцев. Премьеры «Снегурочки», «Мазепы» и «Русалки» вызвали разговоры о себе во всем городе, в критических статьях о «Домашней опере» зазвучало уважение: оперы были поставлены весьма профессионально, и голоса подобраны поистине великолепные. Половцев не жалел денег на свое любимое детище: для спектаклей шились роскошные костюмы, декорации писались знаменитыми художниками, которых когда-то Иван Никитич вытащил из нищеты и безвестности, самые талантливые певцы посылались в Италию учиться бельканто — и маленькая «Домашняя опера» в Камергерском переулке уже начинала составлять солидную конкуренцию императорским театрам.

Вспомнив все это, Софья побледнела, перевела дыхание и шепотом спросила:

— Вы… приглашаете меня в свою труппу?

— Буду счастлив, — серьезно ответил Половцев. — Вы для нас просто находка, поскольку хорошее сопрано вообще найти трудно, а уж на роль Татьяны и подавно. Я пять лет не ставил «Евгения Онегина» только потому, что если у певицы есть голос — то совершенно не годится внешность или возраст. Или наоборот — молода, красива, а голос не тот. Или же еще хуже: и хороша, и голосиста — а стоит на сцене столбом, как солдат в карауле, и не знает, что делать с руками. И научить невозможно, сразу слезы, истерики, я певица, а не драматическая актриса, я должна петь… А вы… вы, не сочтите за пошлость, просто бриллиант. Причем, как я знаю, бриллиант, получивший огранку именно на драматических ролях. Вы же начинали в театре?

— Да, в провинциальном…

— Вот и замечательно, чудно! А то наши примы настолько увлечены своими голосами, что напрочь забывают о том, что опера — тот же театр, что там так же необходима игра… Вы, как я успел понять на репетициях в Большом, со мной согласны. Сам Петр Ильич в беседах со мной сколько раз жаловался, что нет ни одной мало-мальски подходящей Татьяны! Я ему клятвенно обещал, что отыщу, — и вот, наконец, счастливый случай… — Половцев умолк, внимательно посмотрел на Софью.