Читать книгу "Сентябри Шираза - Далия Софер"

Она выходит на улицу; когда она вернется, дом уже не будет принадлежать им. Долго кружит на машине по городу, руки на руле дрожат, солнце бьет в лобовое стекло, ослепляет. Она понимает: все когда-нибудь да кончается, но, избавляясь от вещей, подписывая договор о продаже дома, они будто сами готовят себе конец, выбирают гроб, своей волей ложатся в него и заколачивают крышку изнутри.

Она останавливает машину: осталось еще одно дело — вернуть миниатюру шестнадцатого века другу Джавада. Ей предстоит провести какое-то время среди старинных вещей, и это утешает ее, она надеется, если Шахрийар Бехешти окажется свободен, выпить с ним чашечку-другую чаю. Но, подойдя к магазину, она видит, что тот пуст и двери его заперты. Проверяя свою память, она идет по улице — туда-сюда: уж не перепутала ли она адрес.

— Вы Бехешти ищете? — окликает ее продавец ковров — он курит в дверях лавки.

— Да. Он закрыл магазин?

— Вернее, его закрыли, — продавец подходит к ней. И уже тише продолжает: — Ханом, за ним пришли. Забрали у бедняги все, вплоть до последней старинной вещицы. А когда он попробовал возразить, завязали ему глаза, посадили в фургон и увезли.

Фарназ заглядывает в окна. Внутри остались лишь пыльные полки, стаканчик с мутным чаем да облепленный муравьями недоеденный бутерброд на прилавке — последний обед Шахрийара Бехешти.

— По-видимому, его забрали недавно.

— Да, на прошлой неделе.

Она благодарит продавца и уходит, унося миниатюру под мышкой. Она решает увезти ее с собой. Как знать, вдруг антиквар тоже перейдет границу и окажется в Америке, а там попытается разыскать ее или наткнется в парижском кафе на Джавада. Тогда она вернет ему миниатюру — антиквар обрадуется ей, как потерянному и найденному ребенку: ведь, кроме нее, у него ничего не останется от прошлого.

Глава сорок седьмая

Исаак сидит за столом в кухне, пьет чай. До восхода еще несколько часов. Этим утром он, как обычно, умылся, оделся, повесил пижаму на спинку кровати, полотенце — на вешалку за дверью ванной, бритву оставил на раковине. Правда, постель Фарназ все-таки решила заправить.

— Вот уж это ни к чему, — сказал он.

— Может, ты и прав, — сказала она, взбивая подушки и подтыкая одеяло. — Дело привычки.

Он еще раз проверяет список: паспорт, деньги, аспирин, бинты, медицинский спирт, марля, мешочек с камнями, алмаз. Об одежде позаботится Фарназ: сменное белье, брюки и свитер каждому. Часть украшений — тех, что не удалось продать, — спрячет под одежду Фарназ, остальные — Ширин.

На пороге появляется Хабибе — глаза у нее красные, опухшие.

— Амин-ага?

— Хабибе! Ты же должна быть у матери! — При виде Хабибе у него падает сердце. Неужели она все это время знала, что они уедут? Что, если их внизу ждет Мортаза со стражами, чтобы засадить его обратно за решетку? — Мы думали, ты еще вчера уехала. Что ты здесь делаешь?

— Я вернулась вчера ночью.

— Ночью? Мы даже не слышали. Хабибе, почему ты молчишь? Что все это значит? Что ты…

— Амин-ага, — Хабибе понижает голос. — Успокойтесь. Я вернулась, чтобы закончить одно дело.

И тут Исааку впервые чудится в ее лице нечто зловещее, угрожающее. Может, все дело в щербинке между пожелтевшими зубами? Или в родинке на щеке? Неужели этой женщине суждено погубить его?

— Аббас тут работал в саду, — продолжает Хабибе, — и выкопал какие-то папки.

Исаак оглядывает кухню, на глаза ему попадается разделочный нож — его ровное, округленное на конце лезвие поблескивает. Способен ли он в случае чего пустить нож в ход? Он потихоньку начинает придвигаться к ножу. Ну уж нет, снова в тюрьму я не сяду, думает он.

— Амин-ага, вы слышите меня?

— Да-да. Только я ничего не понимаю.

— Я говорю, Аббас откопал в саду какие-то странные папки. В вашем саду.

— Какие еще папки? О чем ты?

— Не знаю какие. Похоже, дела людей, объявленных в розыск. — Она передает Исааку клочок грязной бумаги. — На одной из папок — имя вашего брата. Вот, смотрите.

Исаак читает: Джавад Амин, 54 года. Обвинение: контрабанда, ввоз водки, пропаганда недостойного образа жизни. Ниже — перечень попыток арестовать Джавада, все, как одна, безуспешных. Исаак гадает: можно ли верить этому документу? Долго ли кому-нибудь вроде Мортазы сфабриковать такую бумагу?

— Уж не Мортаза ли надоумил тебя подсунуть мне это? — спрашивает он.

— Нет, ага, что вы! Верьте мне. Мы с сыном почти не разговариваем. Было время, я восхищалась им. Думала, он понимает жизнь лучше меня. На самом деле он ничего не понимает. Взял и выдал революционерам свою двоюродную сестру — она, мол, коммунистка. Теперь бедняга сидит в тюрьме, и мы даже не знаем в какой. Эта революция разрушает семьи. — Хабибе утирает слезы, с вызовом смотрит ему в лицо. — Клянусь пророком Али — папки действительно были зарыты в саду. Мы с Аббасом не стали говорить о них ни вам, ни Фарназ-ханом, видели — у вас и так голова кругом идет. И не придумали ничего лучше, чем оставить папки в бойлерной. Решили — так надежнее. Но знаете, Амин-ага, прошлым вечером, когда я уже села в автобус, меня буквально в жар бросило, со мной такого еще никогда не случалось. Я же знаю, хоть вы и говорили, что едете отдохнуть, это не так. Вы уезжаете навсегда.

— Конечно же, мы едем отдыхать! Что ты выдумываешь, Хабибе!

Хабибе опускает глаза, голос у нее пресекается:

— Нет-нет, вам незачем больше притворяться. Во всяком случае, не передо мной. Я уже давно обо всем догадалась. И вчера вечером, в автобусе, я не на шутку испугалась. Подумала, что если кто-то, да тот же новый владелец дома найдет папки и сообщит властям? Амин-ага, чего только я не передумала! Мне представилось, что вас хватают в пути. И я вернулась и ночью сожгла папки в безлюдном переулке возле пекарни. А папку вашего брата оставила, чтобы показать вам. Но я и ее сожгу. Обещаю.

Он снова смотрит на бумагу, и ему становится нехорошо. Он не знает, чему верить.

— Но кто мог закопать такой документ в нашем саду? — бормочет он.

— Амин-ага, я понятия не имею. Но скажу вам еще кое-что: Мортаза собирался передать властям письмо, которое вам написала шахиня. Вам об этом известно?

— Да.

— Из-за него мы с сыном схватились не на шутку. И когда он лег спать, я выкрала письмо и порвала.

— Хабибе… не знаю, как и благодарить тебя!

— Ну что вы, Амин-ага. Не стоит меня благодарить. Вы не понимаете, как мне горько. — Она утирает слезы рукавом. — Было дело, я тут наговорила ханом много всякого. Но вы ведь были моей семьей — вы, Амин-ага, Фарназ-ханом, дети. — Хабибе смотрит в окно, переводит взгляд на настенные часы — они вот-вот пробьют пять. — Ну да ладно. Пойду спрошу ханом — не надо ли чего.