Читать книгу "Один талант - Елена Стяжкина"

«Это ж не то, я буду доктором экономических наук, мамка. Экономических, а не медицинских…»

«Э-э, – весело отмахивалась мать, – к-к-какая разница?»

Зина замерзла по пути домой, провалилась в сугроб. Наверное, уснула. Нашли быстро, потому что искать стали сразу, Яша платил за поиски всему окрестному населению – кому консервами, кому невиданным напитком по имени «7up». Фирма его принципиально не торговала водкой. Вообще – любым спиртным.

Искали и нашли.

Мамка умерла ночью, не зная, что Зины больше нет. Или, наоборот, зная.

Дом давно был отписан Анне. И она продала его почти сразу же, недорого, но очень удачно. Потому что через несколько лет Нахаловку срыли, объявив глиняным карьером. Но то ли глины было мало, то ли кончились у кирпичных королей деньги с интересами…

И все стало, как было. Пустое место, заросшее травой.

24

Первые несколько ночей в доме Марии Яша не мог уснуть. Не мог уснуть от восторга. Он лежал, глядел в деревянный, крашенный белым потолок, считал балки-доски, вдыхал настоявшийся на солнце и кипарисовых ветках воздух, рассматривал причудливые тени ставен, слушал Мариины шаги. Она вставала, выходила на кухню, наливала воду, пила ее жадно. Яша настораживался по привычке и думал: «Диабет? Знает ли? Может, не вода – вино? Алкоголизм?»

Утром рассматривал ее лицо, трогал за руку в поисках сухости, но находил теплую влажность, нервность. Трогательность находил в ней тоже. Смущался.

Ее третьим коронным супом был «министра маритата». Яшино сердце разрывалось от вида фрикаделек, которые сначала запекались в духовом шкафу. Зачем? И вот это оrzo – это что? Рис? Паста? Маленькие макароны? Кто же делает такие маленькие макароны? Сколько же их нужно съесть, чтобы было как «по-флотски»?

И горькие зеленые листья без русского перевода и всякого представления – escarole? Их туда за что? Не капуста же. И кто, кто кладет в суп с фрикадельками капусту, рис и все, что есть в доме под рукой?

«Я сварю тебе борщ. Ты все поймешь», – пообещал Яша.

«Борщ – это русский свадебный суп?»

«Это наш всеобщий свадебный суп…»

С самого утра он находил себе работу. Поливал-подвязывал помидоры, обкладывал камнями новую выгребную яму, подрезал кустарники и старые ветви деревьев, смазывал скрипучие петли, воевал с сорняком, часто не узнавая его по листу или запаху. Наугад воевал. Когда Мария уезжала в город, ходил по дому. Совал нос в книги, садился в кресло у окна, откуда была видна дорога, брался за стирку – белье, постели, полотенца, скатерти тоже… Преступно открывал ящики, сначала на кухне – с посудой, потом другие – в столах и спальнях. Яше было стыдно, но любопытство оказывалось сильнее стыда.

В шкафу Марии он нашел аккуратно сложенные блузки и халаты. Цветастые синтетические блузки и ситцевые халаты, которые Мария никогда бы не могла носить. Из-за размера и из-за того, что их можно было купить только на развалах Союза, в европейской, ориентированной на Турцию, а не на Китай, полосе.

«Чье это?! – кричал Яша, не давая Марии выйти из машины. – Чье это? Где эти люди? Почему их вещи здесь? Ты – Синяя борода? Женщина-маньяк?»

«Si, si, – широко и бесстрашно улыбалась Мария. – Я могу объяснить…»

«Что “си-си”? Как объяснить?!!» – кричал Яша, грозно потрясая огромным ситцевым халатом, пытаясь спрятать в нем страх, стараясь понять, что делать, куда и как бежать. И бежать ли вообще… В конце концов, здесь ему было хорошо и радостно. Много солнца. Цветущие каперсы. Кустарник такой. Не рассыпающийся, живой.

Анна – очень распространенное имя. Разве нет? Отрадное, Снежное, Красное, еще Рыково, Чистяково, Орловская – станица или станция, Багаевская… Много, большой список. И дети – всегда большой список. Когда кто-то убивает, другой обязательно спасает. Если бы не так, некому было бы кричать.

Не все согласны приезжать. Не все хотят верить. Не все здоровы. Мало смелых. Но женщины всегда смелее, чем мужчины.

«Я приглашаю их в гости. Я приглашаю их остаться, потому что дом – большой. Потому что у меня есть деньги, которые только деньги. Но они не хотят. Они возвращаются к себе. Я не знаю почему. Но я жду, что они приедут снова. Они пишут мне письма и оставляют в залог одежду. Я покупаю им новую, они оставляют старую. Такая примета, чтобы вернуться. Они не дети Массимо Пранди. Но я все равно их жду…»

«Мужчины тоже были?» – спросил Яша хрипло, с обидой, которая накрыла вдруг с головы до ног, накрыла так, что навертела на язык фразу: «Не поздно ли спохватились, синьора?» Но не ему было спрашивать о «поздно и не поздно». Не ему, бежавшему из дома без оглядки, желавшему нейлоновой рубашки больше, чем мира во всем мире. Не ему и другим таким же, чьи пятки растоптали-стерли с лица земли мазанки-надежды, деревянные заборы, старую сливу и колонку, открытую ко Дню Победы.

«Мужчин не было. Ты первый…»

У Марии было красивое тело, гладкая кожа с запахом земляничного мыла. Или просто земляники. Упругие, сладкие губы, круглые коленки. И маленькое пигментное пятно на руке оказалось родинкой. Другие родинки убегали от Яши на спину, на плечи, прятались на склоне пупка и разбегались, останавливаясь-замирая, у самой груди. Иван Николаевич со всеми своими приговорами о позоре старческой сексуальности мог смеяться. Но не мог помешать.

Никто не мог помешать Яше и Марии сбежать и вернуться. И съесть итальянский свадебный суп, который на самом деле не подают на свадьбах. И не стыдиться, потому что наступает такое время и приходит такое место, где нет стыда по поводу белых платьев, седых волос и тела, что все еще слышит и слушает. И не важно, долго ли еще оно будет таким покладистым и сговорчивым. Кто же в таком деликатном деле загадывает наперед?

25

Когда Лёва взялся за Яд-Вашем, Яша был еще всемогущим. Время, в котором все улицы города ночами становились темными и тревожными, без единого фонаря-просвета, его не пугало. Он думал, что длинная ночь без правил обязательно закончится утром. И до этого утра стоило дожить, чтобы взглянуть в лица участников шабаша при дневном свете. Свое лицо он тоже хотел увидеть. Будущий доктор экономических наук вел семинары по накоплению первоначального капитала с самим собой. Это называлось словом «крутился» и было больше похоже на запой. Страстный, длительный, болезненный и безнадежный, с дрожью в руках, с нехорошими предчувствиями, запиваемыми следующими порциями безумных, чрезмерных возлияний-сделок. Тушенка, каша с мясом – в Йошкар-Олу, видеомагнитофоны – по месту, сигареты «Президент» и «Монте-Карло» – через Польшу в Минск. Были еще телевизоры, вагоны с углем, замороженное аргентинское мясо, соки, шампуни, трубы, греческие шубы из кусочков крашенной в разные цвета норки. Эти шубы назывались «Палома Пикассо». Яша послал две – Кате и ее дочери в Норильск. Они очень смеялись и обещали носить их зимой дома, в квартире. Для дома по их снегам-морозам греческая «Палома» была в самый раз.

Деньги… Универсальный ключ. Казалось сначала, что ключ без унижений, без анкет, отчетов и кадровых проверок. Только сила, только реакция. Хватка. Деньги мыслились как свобода и как воздух. И было даже непонятно, почему стоят на месте другие, почему не хватают сумки, не нанимают бухгалтеров, не звонят днями-ночами по телефону, чтобы там купить и здесь продать. И даже первые «крыши» не вызывали у Яши ничего, кроме улыбки. Пьяный от дел, которых он не знал раньше, Яша видел только, как искрится его новое «вино в чаше», не ожидая ни укусов, ни отравы. «Пацаны, я готов платить вам десять процентов». – «Пятнадцать!» – сказали «пацаны». А уже через год они были мертвыми, оплаканными и неприлично одетыми в мраморные памятники, возведенные на деньги братвы. На их месте появлялись другие, третьи, четвертые. Все более жадные, с отчетливо видимой короткой жизнью, которую хотелось провести весело и без памяти. А потом, когда уже были контора, заместитель, два сотрудника, упорно называвших себя менеджерами, пришел майор Онищенко.