Читать книгу "И оживут слова. Часть I - Наталья Способина"

Воины дружно захохотали. На миг я подумала, что невольно намекаю на его связь со Всемилой, но потом все же решила, что если он хоть какое-то время жил в Свири, то не знать Всемилу как минимум в лицо у него не было ни одного шанса. Вместо ответа Ярослав одними губами прошептал:

— Всемила?

И столько ужаса было в этом беззвучном вопросе, что я снова улыбнулась. Словно кто-то другой, гораздо более сильный и безжалостный, вселился в меня в тот миг. И этот кто-то вообще ничего не боялся.

— Да, Ярослав, я жива! Хвала Богам.

Я впервые произнесла эту ложь, и мир не рухнул, как это ни странно, и разгневанный призрак Всемилы не возник передо мной, пугая возмездием. Не произошло ровным счетом ничего. Только взгляд Ярослава стал более осмысленным. Да, он видел, как Всемиле перерезали горло, но, возможно, он ушел сразу после этого, ведь ему еще нужно было успеть вернуться в Свирь и сделать так, чтобы воевода получил косу сестры. Тогда есть вероятность того, что он не успел удостовериться, мертва ли Всемила. Возможно, он поверит…

Однако взгляд Ярослава снова изменился, и я вдруг почувствовала, что его мимолетная вера в то, что Всемила каким-то чудом выжила, исчезла бесследно. Он вновь смотрел на призрак. И, несмотря на все мое внезапное бесстрашие, мне стоило невероятных усилий повернуться к Ярославу спиной. Впрочем, сил на то, чтобы улыбнуться Миролюбу, у меня все же хватило. И даже на то, чтобы объяснить свой уход усталостью. Не хватило сил только на то, чтобы ответить окликнувшему меня Альгидрасу. Единственное, что я успела подумать: «Он не назвал меня по имени, а просто сказал: «Подожди». Он, к слову, был единственным здесь, кто ни разу не назвал меня Всемилой.

***

«Князь Любим до сих пор не понимал, что ж не дрогнуло ничего в душе, что же вечный помощник — внутренний голос, что еще в боях по молодости спасал, в тот день не спас, не отвернул князя от Свири. И ехал-то он без особой нужды. После смерти отца земли свои объезжал. Новый князь — новая власть. Только все одно ничего менять не собирался — не до того было. Проклятые квары так и наседали с моря. Палили пограничные села да города так, что продыху от них не было. Правда, отчего-то только по воде шли, по земле вглубь владений княжеских не совались, боязно им, видно, было, видно, чуяли, что таких Мать-Земля долго носить не станет, вот и рвались они по Стремне, по бурлящим водам. А вода — она и есть вода. Ей все одно — она всю скверну смоет.

Свирь пока стояла крепко. Даже воинов у князя не просила. Твердой рукой правил там Всеслав, хоть и был на десять лет самого Любима моложе. Но это видно с пеленок бывает. Это как Будимир, который еще при отце корабли водить начал, и не было ему в том равных. Вот и Всеслав в Свири не даром службу князю нес. Отец, мир ему, не раз говорил Любиму: «От любого беды можешь ждать, но Всеславу себя доверяй смело...». А все оттого, что, будто бы, в одном бою Всеслав отца раненого вынес. Впрочем, Любиму он и самому нравился. Попусту языком не мелет, а порядок у него в городе — столица позавидует. Было чему поучиться другим воеводам. Поэтому в тот ясный день с легким сердцем въезжал князь Любим в распахнутые свирские ворота.

Всеслав встретил привычной сдержанной улыбкой и, как отцом еще заведено было, вперед праздничного обеда по городу провел, показал, что да как. В тот день они долго город смотрели, половину из того времени на псарне свирской провели, где Любим чуть не о каждом новом щенке расспросил. Хотел было себе приглядеть, да только псы свирские, как Всеслав пояснил, особой выучки требуют. Значит, не только щенка к себе брать надобно, а еще и воина к нему. Долго Любим у загородки с ощенившейся сукой стоял, глядя на то, как та скалит на чужака белые клыки. Все никак отойти не мог, словно оттягивал тот момент, что всю жизнь перевернет. Да ведь сколько от судьбы не бегай, все одно — чему быть, того не миновать.

А Любим пытался судьбу переиграть, перехитрить. С той поры, как отца вражеской стрелой среди бела дня с коня свалили, Любим окружил себя охраной так, что не подступишься. Спокойно ему было, когда рядом дюжина воинов из личной дружины, хоть и видел, что не радует то Всеслава. Впрочем, дело было не в свирском воеводе — личную охрану Любим теперь от себя нигде не отпускал. Хоть знал, что молодцы у него были сорви головами и не всегда вели себя мирно. Негласно пользовались правом княжеским — любую девку брать, что понравится. Из простых, конечно. Да уж тут тоже, как посмотреть. Кто из простых и рад был девку свою воину подсунуть. Они же, бывало, и женились потом, лишний рот из семьи забирали. Правда, чаще ту девку после бросали, да в семье спустя положенный срок еще один рот прибывал. Потому и роптал люд. Но Любим тот ропот не слушал и молодцев своих в обиду не давал. И не потому, что боялся он без них шагу ступить, просто не о себе ему теперь думать надо было — о земле своей. Было их у отца трое сыновей. Да старший еще в малолетстве умер, а младшего, любимца общего, в первом же бою кварская стрела к ногам Любима бросила. Как он тогда умом не тронулся — до сих пор не знал.

Вот и был Любим после смерти отца один за всю свою землю в ответе, вот и старался от случайных стрел за заслоном воинов укрыться. Хотя бы до поры, пока Миролюб не подрастет. А до этого ждать еще долго: всего-то четыре весны мальчонке. И такой же он солнечный да развеселый, как брат меньшой был. Оттого-то Любиму порой и страшно становилось, оттого-то и хотелось судьбу переиграть да побольше времени Миролюбу выгадать, чтобы успел и вырасти, и полюбиться, и научиться чему, а не как малой…

Любим видел, что мамки свирские девок попрятали, точно и нет тех в городе. Только он со своими молодцами еще и треть города не посмотрит, как девки-то задними дворами да огородами сбегут. Запретное-то — оно слаще. А родительский ропот?.. Ну, так это испокон веков было. Любим и сам порой княжеским правом пользовался. Правда, редко так выпадало, чтобы там, где он бывал, находилась девка краше его Милонеги. Уж даже челядь судачила, мол, княжич молодой будто присох к жене. Даже отец головой качал. Да не присыхал Любим к Милонеге. Просто все равно ему было. Не ведал он отродясь, что за невидаль — любовь эта. Как знал с детства, что у него нареченная есть, так и забыл о том думать. Раз есть — то уже есть. Зачем еще искать-то? К тому же по душе пришлась Милонега. Не было всех тех выдумок, про какие гусляры поют, просто ладили они добром.

И думал Любим в тот день все о неважном. Даже не про кваров, не про подати. Сначала все про щенков тех свирских да про оскаленную суку, а после почему-то про брата убитого.

А потом… Брат-то меньшой, несмотря на жизнь короткую, влюбиться успел. Да не полюбиться с девкой какой, а, как сам говорил, “взаправду”. Любим над ним до слез хохотал, пока тот в тайне своей признавался, все на дверь косясь, как бы отец не прознал. Куда там на всю жизнь влюбиться-то ему было в четырнадцать весен? Но ведь не обманулся постреленок. Так и вышло, что на всю жизнь. Через три седмицы после того разговора Любим ему грудь пробитую куском плаща своего перетягивал да шептал глупое. Все про любовь его курносую, что ждет-де, да не может он так ее подвести. А малой все пытался сложить в улыбку губы бескровные, да только глаза уже не на Любима смотрели — в небо. И вот вспомнил это Любим, когда захотел сына воеводиного поглядеть. Знал, что тот ненамного старше его Миролюба.