Читать книгу "Тенеграф - Кшиштоф Пискорский"

Потому что в последние годы жизнь И’Барраторы сделалась и моей жизнью, а его чувства – моими чувствами.

Увы, только в сказках желания и молитвы что-либо значат. Многие люди и тени погибли, хотя и жаждали спасения каждой пядью своих тел, но все усилия воли не могли удержать их в живых ни секундой дольше.

Лежа на мостовой, я начал раздумывать, что меня спасло. Какая из древних формул помогла, и чем же я на самом деле стал?

Солнце тем временем поднималось все выше, лучи его жгли живым огнем, камни подо мною раскалялись. Я чувствовал, что долго так не выдержу. Попытался шевельнуться. Сумел немного передвинуться – черная лужица, ползущая по мостовой.

Я огляделся. Ближайшим подходящим местом был вход в старый дом, с крыши которого упал И’Барратора: забитый досками, зияющий мраком и дышащий влагой. Он казался чудесно безопасным.

Я стал продвигаться к нему. Это наверняка было любопытное зрелище: тень, которая ползет по земле сама по себе. К счастью, несколько человек, что прошли тогда аллеей Фуэрреро, не обратили на меня внимания. Может быть, думали, что я тень чьей-то рубахи, повешенной над улицей?

Я был уже на пороге, когда в мою сторону направился паренек с толстыми щечками и взглядом мучителя жуков. Я сконцентрировался на том, чтобы перемещаться еще быстрее, а прикладывал такие усилия, словно перемещал вокруг себя целый мир.

Малец был уже близко, и я знал, что он зацепит меня своей тенью. Последнее, чего бы мне хотелось, это слиться с серивским карапузом.

Из последних сил я метнулся вперед и скользнул под прогнившую доску.

В приятный полумрак.

* * *

Это был вымерший дом.

Некогда принадлежал он богатой мещанской семье. Об этом свидетельствовал холл с мраморными плитками, широкая лестница на второй этаж, двухстворчатые двери между комнатами, высокие потолки, роняющие перхоть выцветших фресок. Сквозь щели в окнах задней стены внутрь пробирался вьюнок.

Пол покрывали темные пропыленные ткани. Когда-то они наверняка прикрывали мебель, которую жильцы дома планировали перевезти в новое свое жилище. Однако что-то пошло не так, и большая часть ее осталась в доме, пока, наконец, соседи не растащили все, что пришлось им по душе.

Лишь несколько предметов обстановки, которыми они побрезговали, стояли по углам, под тряпками, стыдливо прикрывавшими прах, гниль и пиршество древоточцев.

Призрак фехтовальщика среди призраков вымершего дома.

Не скрыть, насколько подходил я этому месту.

Я сжался в темный клубок в темнейшем из углов и лежал там довольно долго, глядя, как солнце подметает пропыленные внутренности дома лучами света, добирающимися сюда со двора. Снаружи проходили люди, разговаривали, торговались. Время от времени по Фуэрреро катилась телега, и пылинки тогда взлетали и кружили минуту-другую в своих пируэтах. Яркое солнце шествовало по небосклону.

Около полудня внутрь прокралась черная кошка. Покружила по дому, словно смотритель по музею руин. Меня это немного удивило, поскольку я знал, что обитатели Серивы вылавливают всех необестененных диких животных. Должно быть, оставалась она ловчее их, если так долго выживала в закоулках квартала Контегро.

Она помочилась в углу, а потом повернула в мою сторону морду (треугольную, как у котов из-за Саргассова моря). Ее единственный глаз долго глядел в угол, где человек увидел бы лишь тень. Я чувствовал, что она видит меня всего – жалобное, слабое темное существо, пойманное чужим для него миром.

Каким-то образом коты – единственные из животных – меня видели. Они распознавали тени как окна в тенепространство. Различали формы, которые за тенями переливались; истину, скрытую от человеческого взгляда.

Наконец кошка ушла, а я ощутил стыд. Был я в этот момент ужасно жалок и приспособлен к жизни даже менее, чем эта животинка!

Я знал, что должен что-то сделать, ведь если даже переход через улицу оказался для меня битвой за жизнь, то как мог я приблизиться к своей цели, отомстить за друга, разоблачить врага?

Я тщательно перелопачивал воспоминания антигелионов, унаследованные от Кальхиры. Искал решение, которое позволило бы мне выживать в мире без носителя, без своей половинки.

Когда колокола пробили начало часа длинных теней, клубки тысячелетних мыслей, передаваемых благодаря все новым и новым воссоединениям, раскрыли мне великую тайну. Наткнулся я на полузабытую жизнь темного существа, которое ходило по земле еще до того, как распалась империя ибров.

В поблекших следах его воспоминаний я отыскал ответ.

Вскоре я выскользнул во двор, в четырехэтажный колодец, окруженный аркадами, где, по примеру многих вастилийских домов, находились заросший садик, высохший фонтан и потрескавшиеся памятники.

Я выполз на середину дорожки, сквозь мраморные плиты которой прорастала трава.

Раскрылся на солнце, чтоб его таинственная сила пронзила меня насквозь. Я таял, крошился, исчезал.

И тогда начертал перед мысленным взором слова на сложном языке Творца, которые тысячу лет назад отыскал первый тенемастер, Сина. Я понимал, что если формула подведет, у меня не будет сил вернуться в тень.

Формула не подвела.

Во дворе дома у аллеи Фуэрреро произошла невиданная вещь, которая ранее не случалась ни в Сериве, ни в любой другой стране к северу от Саргассова моря. Лишенная хозяина, брошенная, одинокая тень собралась, сгустилась, а потом сотворила образ человеческого существа, выросшего из земли: высокое, бледное, но настолько же материальное, как и каменная скульптура.

Тень отбросила человека.

Ощущая одновременно два тела – то человеческое, которое стояло нагим в солнечном тепле, подобно размытому воспоминанию об Арахоне, и то темное, что свернулось на мраморе в кипящих лучах, – я отправился назад, внутрь дома. Но, не ступив и шага, мой человек свалился, словно столп, меня же бросило под него.

Ну да. Я теперь снова был привязан к человеческому телу. С той лишь разницей, что им управлял не Арахон – это приходилось делать мне самому. Я сосредоточился, пытаясь достать из воспоминаний фехтовальщика самое простое, казалось бы, умение: как ходить.

Когда мне наконец удалось дотащиться до входных дверей, появилась новая проблема. Щель, сквозь которую я выполз на двор, была теперь для меня решительно мала.

Немало минут я провел, отрывая и ломая прибитые гвоздями доски. Сперва руки мои были слабы, будто у ребенка, но чем дольше я ими пользовался, тем больший контроль приобретал над привычными рефлексами Арахона.

Когда мне, наконец, удалось проникнуть внутрь, я свалился, измученный, во мрак. Только теперь я почувствовал запахи: гнили, пыли, кошачьей мочи, крысиных катышков. Дом моментально перестал быть таким уж приятным, как мне до сих пор казалось.

Ночью я спал в верхней комнате, завернувшись в старое полотно и трясясь от холода. Пытался привыкнуть к этому небывалому чувству обладания двумя телами, ко всем этим человеческим чувствам и впечатлениям. К пульсирующей в висках крови, непрестанному шуму дыхания, конвульсивным спазмам желудка.