Читать книгу "Мальчик, которого растили, как собаку. И другие истории из блокнота детского психиатра - Майя Салавиц"

Я предложил попробовать налтрексон, чтобы посмотреть, не остановит ли это средство обмороки. Как уже отмечалось ранее, когда люди испытывают травматический стресс, их мозг становится очень чувствительным к вероятным стрессорам и уровень предполагаемой угрозы, вызывающей полномасштабную стрессовую реакцию, становится со временем все ниже и ниже. В ходе развертывания стрессовой реакции, особенно когда стресс серьезный и кажется неизбежным, мозг высвобождает опиоиды. Используя опиоидный блокатор длительного действия, подобный налтрексону, я надеялся предотвратить эффект, который дают опиоиды, выпущенные сверхчувствительной системой, и остановить обмороки.

Тед согласился попробовать это средство и продолжал приходить ко мне на терапию.

Он принимал налтрексон в течение четырех недель, и за это время у него не было обмороков. Но поскольку наркотик блокировал опиоидную защиту, позволявшую Теду диссоциироваться, теперь он стал очень тревожным, когда сталкивался с новой или тревожной ситуацией. Это обычная проблема, связанная с использованием фармакологических препаратов в психиатрии и в общей медицине. Препарат может быть великолепным средством устранения определенного симптома, но он не лечит человека в целом, не действует на всю сложность его проблем. И поэтому может усилить другие симптомы. В самом деле, по нашим наблюдениям, родители и учителя часто считают, что налтрексон «делает ребенка хуже», ведь при его приеме многие дети не отключаются от действительности, а вместо этого демонстрируют симптомы гипервозбуждения. Реакция «дерись или беги» кажется взрослым намного более разрушительной, потому что дети становятся более активными, более дерзкими и иногда даже агрессивными. Мы могли давать детям клонидин, чтобы свести к минимуму гипервозбудимость, но мы видели, что препараты не дают длительного эффекта без обучения ребенка альтернативным навыкам преодоления своих трудностей. В конце концов мы решили, что, поскольку были случаи, когда налтрексон оказывался полезен, его нужно использовать, но с большой осторожностью.

У Теда были более глубокие проблемы, чем просто случающиеся время от времени обмороки. У него было психологическое диссоциативное расстройство, которое сильно воздействовало на способность справляться с эмоциональными и физическими трудностями. Чтобы помочь этому молодому человеку не только разрешить медицинскую проблему, которая привела его к нам, нам нужно было научить его справляться со стрессом. Благодаря налтрексону его мозг больше не реагировал автоматически, закрывая всю систему при малейшем признаке угрозы, но нам нужно было помочь его мозгу реагировать на жизненные стрессы более нормальным, удобным и более продуктивным путем.

Как в случае Эмбер, проблемы Теда были связаны не только с его сверхчувствительной стрессовой системой, это были также многие сигналы, которые ассоциировались у него с пережитым жестоким обращением. Когда мы стали общаться Тедом, я начал понимать, что его обмороки часто бывают вызваны взаимодействием с мужчинами, имеющими определенные атрибуты мужественности — эти сигналы напоминают ему обидчика, выглядевшего как «мачо», человека в военной форме. Начало его обморочных состояний было ускорено вступлением в поздний подростковый возраст, в силу которого его контакты со зрелыми мужчинами стали гораздо чаще, чем раньше. Теперь он не только общался с учителями-мужчинами и репетиторами, но и у него самого, так же как и у его сверстников, стали появляться признаки взрослой мужественности. Когда он был мальчиком, он избегал этих «спусковых крючков», но сейчас они были повсюду.

Чтобы научить его реагировать на эти сигналы без проявлений гиперактивности и без реакции диссоциации, было необходимо (поскольку он больше не принимал налтрексон), чтобы он видел таких людей в безопасной обстановке. В начале терапии я решил назначить ему блокатор опиоидов короткого действия, налоксон, и одновременно во время сессии предъявлять всевозможные сигналы, связанные с мужчинами — чтобы приучить его к ним и тем самым уменьшить их стрессовое воздействие. К концу наших занятий налоксон уже практически не действовал, поэтому, если Тед в дальнейшем встречал подобные сигналы, он, чувствуя угрозу, мог прибегнуть при необходимости к диссоциации.

Чтобы сделать эффект максимальным, мне нужно было самому постараться соответствовать максимально выразительному стереотипу маскулинности. Раньше, когда я был моложе и в лучшей форме, это было намного легче! В дни, когда у меня были терапевтические сеансы с Тедом, я заправлял рубашку в брюки, чтобы подчеркнуть мужские очертания талии, и закатывал рукава, чтобы показать мышцы на предплечьях. Это кажется глупым (и иногда я чувствую, что это глупо), но это помогло Теду завязать нормальные отношения с мужчиной и привыкнуть к таким «сигналам». Когда мы начали заниматься экспериментами с чувствами и воспоминаниями, относящимися к жестокому обращению, я, как мог, успокаивал его и убеждал, что он в безопасности и может проконтролировать себя и справиться со своей проблемой, не падая в обморок.

Тед был очень умным мальчиком, и я давал ему логические обоснования такого лечения. Он вскоре пришел со своими собственными идеями, как расширить этот процесс. Он стал заниматься статистикой успехов школьной баскетбольной команды, что давало ему возможность быть рядом с молодыми мужчинами в ситуациях, когда он был в безопасности, чувствовал себя достаточно комфортно и мог развивать новые ассоциации, чтобы заменить те, которые до этого вызывали болезненные симптомы. Он больше никогда не падал в обморок и, хотя продолжал «держаться в тени», стал полнее использовать возможности жизни.

В наших занятиях с Эмбер тоже был прогресс. В течение первых десяти месяцев после ее первого появления в больнице скорой помощи мы встречались каждую неделю. Поскольку она уже не падала в обморок и научилась распознавать у себя признаки диссоциации и до некоторой степени контролировать себя, я решил не использовать налоксон или налтрексон. Я ждал наших встреч. Ее ум, креативность и чувство юмора, которые она проявляла, рассказывая мне свою историю, помогли мне лучше понять истории других детей, которые не были со мной столь прозрачны и откровенны, как иногда была она. Но она также была хрупкой, очень чувствительной, мрачноватой и с внутренней усталостью. Требовалось много энергии, чтобы оставаться всегда «на страже», как была Эмбер; конечно, когда воспринимаешь весь мир как потенциальную угрозу, это очень выматывает нервную систему. Она боялась не только физической опасности. Ее сознание искажало очень многие вещи. Когда она слышала от людей какие-то хорошие слова о себе, она воспринимала их как нейтральные, нейтральные взаимодействия в ее восприятии превращались в негативные, а негативные отзывы представлялись катастрофическими атаками на ее личность.

«Они ненавидят меня», — говорила она. Она постоянно видела пренебрежение там, где ничего подобного не предполагалось, что делало общение с ней довольно трудным, и в результате она часто отвергала возможные отношения еще до того, как они реально начались. По этой причине мы тратили много нашего времени на то, чтобы она научилась видеть взаимодействие с людьми так же ясно, как могла видеть многое другое в своей жизни. Эта часть нашей работы представляла собой в основном когнитивную терапию — один из самых эффективных способов лечения депрессии. Эмбер пережила насилие, и оно стало причиной многих депрессивных симптомов, одним из которых была ненависть к себе. Часто жертвы насилия, подобные Эмбер, считают, что другие люди, общаясь с ними, воспринимают их как личность недостойную, «плохую», заслужившую, чтобы ей причиняли боль и отвергали. Они проецируют свою ненависть к себе в окружающий мир и становятся очень чувствительными, — на самом деле, сверхчувствительными — к любому сигналу отвержения.