Читать книгу "Царь живых - Виктор Точинов"

И летное поле тоже удивило Наташу – девчонкой она могла часами смотреть на него, выспрашивая отца о самых разных моделях постоянно улетающих, прилетающих, куда-то выруливающих самолетов… Сейчас на сером бетоне виднелось лишь несколько уныло-одинаковых “тушек”.

Они почти не разговаривали – слов не было у обоих.

Наташа не слишком поверила во внезапное желание Ивана посетить родные места и повидаться с уцелевшими родственниками. И она сильно подозревала, что история, начавшаяся для нее почти полгода назад, не закончилась со смертью Наи и Полухина. Но Иван ничего не объяснил и не рассказал, и Наташа знала только одно: она будет ждать и молиться, чтобы он вернулся.

Репродуктор прогнусавил о посадке на ухтинский рейс.

Наташка внутренне сжалась. Надо было прощаться – но она не знала: как? Они так и не поговорили после той прекрасно-нереальной ночи, и она не могла понять, нужен ли ей этот разговор, и доскональное выяснение взаимных отношений, и дотошное расставление всех точек над – или просто-напросто хочется другого: чтобы эта ночь повторилась снова. И повторялась еще много-много раз.

Иван попрощался с ней у стойки регистрации просто: поцеловал в губы. Поцелуй оказался целомудренным – но! – обещал все. Одновременно. Бывает и так.

Она стояла как тогда, как в детстве – почти прижавшись лицом к огромному, во всю стену, стеклу. Автобусы до трапа теперь не полагались – цепочка крохотных на необозримом поле фигурок тянулась к застывшему вдали самолету. Одна обернулась и помахала ей.

И Наташа поняла. Не стоило лгать себе, успокаивая: что она устала ждать принцев на белых конях или “мерсах”, и что от этой усталости сделала непродуманный шаг, и что ее шаг, по редкому счастью, оказался удачен, но ничего такого уж глобального с ней не произошло, произошло банально-возрастное, просто чуть-чуть позже, чем у других, и…

Лгать себе не стоило.

Наташа Булатова полюбила.

Полюбила Ивана.

Казалось – внизу бескрайняя заснеженная тундра. Но то были облака – и, странное дело, не похожие на те, что лежали под крылом во время перелетов в Англию и обратно… Странно… Вода в парообразном состоянии везде вроде одинаковая, что над пустынной тайгой, что над беспросветно заселенной Европой.

А может, все дело в том, что на Север в последние годы Иван летал по единственному делу – хоронить родных.

Впервые он летел на родину по другому поводу – близких родственников у него не осталось. Отец не вернулся с необъявленной войны, когда Ванятка лежал в колыбели, дед умер еще до того, как внук пошел в школу. Брат Саня утонул пять лет назад, мать похоронили позапрошлым летом, за месяц до нее тихо и незаметно ушла жившая в Парме тетка…

Близких родственников не осталось, дальних он не знал: семейные связи распались в начале тридцатых – в то страшное время распалось многое, так до сих пор и не восстановленное…

Оставался, правда, Маркелыч – в каком-то дальнем колене родня Сориных.

Маркелыч в отличие от многих историю семьи своей и рода знал прекрасно – и в родстве пребывал, казалось, со всем их северным краем…

Был Степан Викентьевич Парфёнов (с чего его все звали Маркелычем? – загадка) потомственным северным рыбаком: и отец, и дед, и прадед, и все предки вплоть от легендарного Парфёна, бежавшего в эти места от царя-реформатора Петра, – все занимались рыбным промыслом. Ловили всегда по старинке, не слишком оглядываясь и на царские установления об охране рыбных запасов, и, позднее, на декреты Совнаркома.

Говоря проще – браконьерствовали.

Когда Маркелыч вступил на тернистый наследственный путь, штрафы и изъятия сетей за незаконный лов как раз . сменились тюремными сроками. Степа Парфёнов был ловок и удачлив, да и с инспекторами умел договариваться, – но и он получил в конце концов пять лет, тогдашний максимум. Рубил лес здесь же, в Коми, а когда вышел – власти возрождали рыболовецкие артели, осознав факт, что рыб-совхозам осваивать затерянные в тайге озера невыгодно, что больше там наловит по договору ватага из пяти-шести человек, а то и одиночка с десятком сетей.

Получалось, что сидел Маркелыч вроде и ни за что; но он на власть не обиделся, сколотил артель и занялся знакомым делом. Конечно, то была не вольготная жизнь старых времен – весь улов приходилось сдавать по фиксированным ценам, весьма заниженным… Но в ватаге Парфёнова паи всегда выходили в конце сезона куда выше, чем у других, – как никто знал он и парму, и озера; умел безошибочно определить, стоит или нет начинать лов на той или иной лам-бе; и рыбьи стаи находил, казалось, верхним чутьем, без всякого эхолота. Соответственно и народ мог отбирать в артель придирчиво – многие к нему стремились, но пьяницы и лодыри получали от ворот поворот.

Когда задули-засвистели сквознячки перестройки и слово “кооперация” стало приобретать новый смысл, у Степана Викентьевича скопился уже изрядный капиталец; и в отличие от многих других, доставших деньги из дальних захоронок, в торговлю он не кинулся – так и занимался наследственным делом.

Потом, когда другие успешно прибирали к рукам магазины и фабрики, под контролем Маркелыча оказалась добыча и переработка рыбы на территории с пару европейских стран размером (заодно – и производство снастей да лодок, и кое-какое строительство, и пакет акций речного пароходства, и даже инвалютный рыболовный туризм).

Попытались обложить Парфёнова данью хваткие бритоголовые ребята из Сыктывкара – он не спорил, соглашался: да, защита нужна; да, готов на это дело отчислять положенные проценты; да, но вот путина-то только начинается, все в снасти, в лодки вложено, через пару месяцев приезжайте…

Но отправившиеся в условленный срок за долей баскаки из тайги не вернулись, как иногда не возвращались из рейдов слишком жадные рыбинспекторы… Маркелыч по спутниковому телефону тем же простачком прикидывался: мол, приезжали, отдал все положенное, куда делись – не знаю, дело темное, закон – тайга, прокурор – медведь. И больше на связь не выходил.

Отправили разобраться команду бойцов на пяти джипах – оружием обвешаны, прямо Рэмбы какие-то, чуть не птурсы везут в багажниках. И тоже – канули.-Со всеми джипами, стволами и птурсами. Бесследно растворились на территории двух Франций…

Поговаривали, что Маркелыч тем временем слетал прямым рейсом в Москву, поклонился балыками нежнейшего посола кое-кому из знакомых по зоне, в своем деле на самые верха забравшимся; посидели, выпили водки под тающую на языке рыбку, повспоминали былое, потолковали о жизни…

И – тоже ходили слухи – пришла из Первопрестольной малява смотрящим за автономией: “К Маркелычу не касайтесь, он мужик правильный, занимайтесь нефтью и всем остальным, а рыбой он заниматься будет”. Так оно было или иначе – но бойцов и птурсы списали в расход, никто больше на Маркелыча наехать не пытался… Стал он некоронованным императором всея тайги и окрестностей – без малейшей чванливой гордости этим титулом.