Читать книгу "Я сам себе дружина! - Лев Прозоров"

У Спрятня хватило ума на сей раз промолчать, опустив голову.

– Из добычи… вижу, вы себя и сами не обидели, – вождь снова улыбнулся, в ответ в толпе бывших невольников смущённо засмеялись. – Так из добычи дам вам на каждого нож, одному на троих – копьё, щит да сулицу. Делить будете по жребию. Коней тоже дам, но это уж на месте, как доберемся. Ясно вам?

Освобождённые полоняне вразнобой согласно загомонили, кланяясь и благодаря.

– Вождь. – Вдруг Мечеслава словно кто-то подтолкнул. – Хочу просить тебя об одной милости.

– Ты ещё не заслужил ничего, кроме плетей, – отозвался одноглазый «дядька». – Этой милости я тебе и сам добавлю, сколько угодно.

– Пусть говорит, – сказал вождь, и одноглазый, хмыкнув, смолк.

– Я не для себя, – настойчиво продолжал молодой вятич. – Там, на полночь, за бродом, живут молодой парень и мальчишка с пятью бабами и детьми. Остальной род вырезали хазары. У них нет коней, нет собак, оружия и того толком нет.

– А если я их позову с собою, они откажутся, – понимающе и печально отозвался вождь.

– Да, мой вождь. Так и будет, – кивнул Мечеслав. – Я… я предлагал им уйти во владения моего отца. Они и правда отказались.

– Чего ты тогда ждёшь от меня?

– Отряди человека послать им доброе оружие, мы же взяли его немало… и коня, если можно.

Вождь потрогал подбородок.

– Что ж… можно и сделать. Где, ещё раз, они живут?

Мечеслав подробно объяснил про мёртвое село, про столб с яргой – вождь и одноглазый «дядька» было удивлённо приподняли брови, но вятич объяснил, что яргу высек он, взамен коганой лапы – вождь улыбнулся, и даже «дядька» шевельнул седым усом. Про место, где Ранова впадает в Верду – не забыв и про колья в дне переправы, – и про место, где повстречался с Раткой и Путилком.

– Добро, – качнул, наконец, золотою серьгой вождь. – Сделаем.

И тронул коня вперёд.

– Слышь, Дружина, теперь нам с тобою ещё за ножами на холм вернуться надо! – дёрнул Мечеслава за рукав Вольгость, которого все, кроме князя и одноглазого «дядьки», почему-то кликали Верещагой.

– Как ты меня назвал? – удивился Мечеслав.

– Дружиной, – усмехнулся в ответ Вольгость Верещага. – Ну ты ж «сам себе дружина», так? Хорошее ж прозвище.

– А Верещага – тоже прозвище? – догадался Мечеслав.

– Ага, – безмятежно согласился Вольгость.

– Петь он любит, – подсказал молодой дружинник, приглядывавший за костром из хазарского добра. – Но не умеет.

– Клевета и наветы, – возмущённо отозвался Верещага. – Что б вы понимали! Дождётесь – уйду к Бояну Вещему в ученики.

– А вятичу ты теперь подарок должен поднести, – продолжал дружинник.

– Мне? Зачем? – удивился Мечеслав.

– А это варяжский обычай, – пояснил уже сам Вольгость, озабоченно оглядывая себя. – Кто кому прозвище дал, тот тому и подарок делает. Ну, на удачу. Дельный, к слову, обычай – подумаешь, прежде чем кличками кидаться.

Оказалось, что двое стражников, ставших первыми жертвами ночного налёта, так до сих пор и валяются под холмом – настолько далеко никто из тех, кто собирал покойников, не заходил. Вороны взвились вверх и оттуда злобно бранили прервавших трапезу двуногих.

– О! – неожиданно воскликнул Верещага, нагнулся над сбитым им в начале боя копейщиком и не без труда стащил с уже закоченевшей руки витое обручье. – Вот тебе подарочек, носи на здоровье, Дружина! Покойник-то мой, и обручье его теперь тоже моё. Да не жмись ты, ваше обручье-то, вятичской работы!

Мечеслав пригляделся – и впрямь вятичской. Витой, с зелёными стеклянными глазками на обоих концах. Кто-то носил его – пока смуглая лапа не сорвала с покойника или, не приведи Боги, пленника, и не примостила себе на запястье. Что ж, за тебя отомстили, безвестный сородич…

Мечеслав решительно вдел руку в медное кольцо, становясь из просто вятича Мечеслава, сына вождя Ижеслава, Мечеславом Дружиной.

Со склона холма он оглядел бывшее торжище, меньше суток назад казавшееся таким страшновато-неприступным. Как за эту ночь и утро перевернулась его жизнь…

Вороны побывали и здесь – морда верного Руды была уже крепко поклёвана. Вольгость, виновато оглянувшись на помрачневшего Мечеслава, вытащил нож из собачьего черепа и вытер о траву. Нож Мечеслава и его волчий колпак тоже обнаружились в траве неподалёку. В два ножа Вольгость и Мечеслав выкроили дёрн, раскопали, помогая ножам руками, яму – не такую глубокую, как хотел бы Мечеслав, но всё же яму – уж воронам-то в ней до пса будет не добраться, а звери могут и не забрести на вершину холма. Пусть вон у подножия харчуются. В молчании умостили в яму одеревеневшее собачье тело, присыпали землёй и уложили обратно дёрн.

Ошейник Мечеслав оставил Руде. Это как оружие воину – надо класть в могилу. Проговорил слова прощания слуге и другу, прося Старого Пса дать верной душе зверя добрые рождения. Впрочем, как знать – может, погибнув, защищая хозяина, Руда заслужил рождение лучше звериного, и вскорости где-то запищит в зыбке парнишка, который вырастет верным другом, храбрым бойцом и надёжным защитником для тех, кто рядом…

А ведь был ещё Вихрь…

Мечеслав вздохнул, выпрямился и засвистел. Не столько надеясь, что конь отзовётся, сколько для того, чтоб хоть брошенным, без попытки найти, другом себя не попрекать потом.

К радостному изумлению вятича, на свист отозвалось знакомое ржание, и когда он чуть не скатился вниз, увидел, как к нему несётся, едва не сшибая с ног подворачивающихся по пути дружинников, Вихрь.

Конь подбежал, ткнулся мордой в плечо хозяину. Укоризненно фыркнул.

– Вихрь, Вихорко, хороший ты мой… – растроганно шептал Мечеслав, гладя голову и шею лесного конька.

– Каэм уэде баэх?! – раздался поблизости крик. Кричал совсем молодой парень, мальчишка, ни выговор, ни слова Мечеславу знакомы не были.

– Смотри, Дружина, печенежко сюда торопится. Не за твоим ли коньком? – подал голос Вольгость, всю встречу Мечеслава с его скакуном почтительно простоявший в стороне.

– Каэм уэде баэх? Баэхе фесаэфтон! – в голосе мальчишки-печенега – был бы вятич, сказали бы «отрок по третьем-четвёртому году» – звучало подлинное отчаяние. С почти голыми ещё руками и плечами, степнячонок ехал сквозь толпу русских дружинников, вертя головою с завязанными, по обычаю своего племени, в узел на макушке чёрными волосами.

– Спрашивает, где конь его, жалуется, потерял, – вполголоса пояснил Вольгость.

Однако в этот самый момент зелёные глаза юного печенега углядели Мечеслава с Вихрем.

Поток слов, обрушившийся на Мечеслава, Вольгость переводить даже не пытался, но всё и без того было ясно. Вятича обвиняли в похищении его собственного коня у возомнившего себя владельцем Вихря печенега.